Механика юности

Автор: Михаил Глебов, август 2003

Если придерживаться определения детства, данного в Главе***, как раннего периода жизни, пока человек еще не обрел самостоятельного мышления (рациональности), а взрослости как времени, когда он уже вступил в пользование им, - то юность оказывается той необходимой промежуточной вставкой, когда рациональность человека формируется и готовится вступить в действие. Понятно, далее, что подобные примитивные схемы можно применять лишь условно и с большими оговорками, ибо, с одной стороны, какие-то начатки рациональности, без сомнения, существуют даже у трехлетних детей, а с другой - кто укажет момент полного вступления человека в пользование своей рациональностью? Вероятно, с этой точки зрения рядовой обыватель так навсегда и остается недорослем. Иными словами, в действительности существует некая пологая кривая, плавно восходящая из нуля при рождении человека к определенному стабильному проценту (чаще всего очень далекому от ста), в пределах которого он и пользуется своим мышлением в житейских делах. Но все же на этой кривой заметен не слишком длинный участок перехода из устойчивого (близкого к нулю) состояния детства в другое устойчивое состояние взрослости. И этот переход, границы которого невозможно определить с точностью до дня или месяца, чаще всего называют юностью.

Конечно, период отрочества, рассмотренный выше, также является промежуточным; однако "отрок" (или подросток) обоснованно расценивается как телесно выросшее дитя, которому не дают паспорта, не признают за ним гражданских прав и почти всю ответственность за его проступки по-прежнему возлагают на родителей. Зеркальный ему промежуточный период - молодость - служит входом в настоящую взрослость, именуемую также зрелостью; и хотя "молодому человеку" обыкновенно делается некоторая скидка, все же он по своим гражданским (а также нравственным, должностным, бытовым) правам и обязанностям приравнен к более старшим товарищам. И только узкий промежуток времени длительностью не более трех лет, знаменующий самый излом, - промежуток, который мы далее будем называть собственно юностью - невозможно "притянуть за уши" ни туда, ни сюда, ибо он равноудален от прошлого и будущего, содержа в себе поровну присущих им черт, смешанных в пестрый коктейль.

Также нет сомнений, что у разных людей период юности может смещаться к более ранним или более поздним годам, а также растягиваться либо сокращаться по длительности. Притом его началом было бы неправильно считать момент физиологического созревания организма, поскольку психике человека присуща инерция, за счет которой его взгляд на себя еще некоторое время остается прежним. Так, на материале данного Раздела мы видели, что мое физиологическое созревание состоялось где-то зимой 1974-75 годов (т.е. в возрасте полных 14 лет), а психологическое чувство перемены, когда детское время со всеми его увлечениями словно оторвалось от меня и упало в архив, пришло на исходе лета; иными словами, "отставание" психологической составляющей от физиологической у меня составило от половины до трех четвертей года.

С другой стороны, завершение юности можно условно признать состоявшимся в тот момент, когда человек не только впервые серьезно задумался о жизни вообще и собственной жизни в частности, но и перешел от спонтанных поступков, диктуемых непосредственным чувством (что характерно для детей) к взвешенной и последовательной линии поведения; сверх того, третьей составляющей я бы назвал пробужденние чувства ответственности за себя и свои поступки. Таким образом, человек, уже обладающий перечисленными качествами, становится житейски самостоятельным - конечно, не в материальном плане, ибо он еще несколько лет будет кормиться за счет родителей, но в плане духовном, т.е. он уже имеет собственное мнение, определенную систему ценностей, и обращается к родителям и прочим взрослым не за указаниями, а за советом. В моем случае такой пункт можно считать пройденным к концу лета 1977 года (16,5 лет). В результате имеем те самые три переходных года, о которых говорилось в начале этой заметки.

Далее, поскольку юношеское раскрытие рациональности человека, без сомнения, является духовным процессом - одним из последовательного ряда перемен, ведущих нас к преобразованию, - то очевидно, что оно осуществляется в духе непосредственно Господом; но Господь всегда действует одновременно в первых и в последних, т.е. незримо в духе и явно в нашей материальной жизни; а отсюда вытекает, что неведомые нам внутренние подвижки тесно увязаны с внешними переменами, которые как бы случайно являются именно в это время. И на материале 1975 года мы имели достаточно возможностей убедиться, что это действительно так. А поскольку внутреннее для нас остается тайной, все наше внимание неизбежно сосредотачивается на внешних событиях, чтобы по ним, восходя от следствий к причинам, хотя бы в общих чертах нащупать духовный фарватер.

Вглядываясь в юность Миши Глебова, мы замечаем двугорбую кривую, два пика событий, приблизительно равных по амплитуде, но диаметрально различных по своему качеству; между этими пиками залегает относительно ровная долина, в пределах которой и происходит самая трансформация. Можно даже сказать, что первый излом (1975) вывел меня из детства, тогда как второй (1977) ввел во взрослость, хотя еще и зачаточную.

В самом деле, мое отрочество, как это подробно разбиралось выше, медленно угасало в депрессии и тупом психологическом безразличии; старые увлечения постепенно затухали, новых почти не появлялось. И поскольку речь не шла о моей гибели, для перехода к принципиально новому состоянию потребовалась серьезная внешняя встряска. Но в линиях человеческих судеб не бывает мгновенных изломов - если, конечно, говорить не о внешних катастрофах, а о развитии духа. Иными словами, если все мои отроческие увлечения лепились по "снигалкиному" шаблону, я не мог спонтанно и беспричинно оторваться от них и перейти к манере взрослого человека. Эта грядущая манера должна была капля по капле прорезаться сквозь толщу привычного и набившего оскомину старья, дискредитировать его, сделать неинтересным и нежеланным - и лишь тогда, с бесчисленными проволочками, занять его место. И ради этой невидимой цели грохотала канонада разнородных событий 1975 года.

К примеру, увлечение историей, провиденциально необходимое для развития моего интеллекта, провиденциально же зародилось в форме классического "снигалкиного" бзика, ибо в то время я не мог проявить устойчивого интереса к иному шаблону, но отторгнул бы его. И потому мне было попущено пересчитывать ханов точно тем же порядком, как это раньше делалось со звездами. Но в 1975 году попущением Господа этот умеренный интерес, подогреваемый удачным стечением обстоятельств (пишущей машинкой, книгами и пр.) разгорелся в целый пожар, и тут, в огне увлечения, началась незаметная подмена фундамента: к формальному перечню князей, словно вестник из будущего, добавился элемент понимания, и он последовательными приращениями усиливался и укреплялся, доколе прежние описи фактически сделались ненужными; и тогда длительная летняя передышка, очень своевременно явившаяся, закрепила их гибель.

То же мы видим в садовых делах: невозможно было единым прыжком перескочить от дурацких астроплощадок к полезной взрослой работе, в которой я изначально не видел никакого интереса; но требовалась полуигровая вставка, героические блуждания в крапивных зарослях, которые, опять-таки разгоревшись в целый пожар, под конец дискредитировали и изжили сами себя, и тогда скрытно присутствовавшие в них полезные (взрослые) элементы смогли выйти из тени и захватить главенство, как это видно на примере освоения Большого заднего огорода.

Однако необходимо подчеркнуть, что вся совокупность перемен такого типа происходила во мне еще бессознательно, т.е. я просто оказывался перед фактом, что не хочу более заниматься тем, что прежде устойчиво приносило мне радость. И это была тотальная чистка моего детского наследия, без удаления которого не могло состояться дальнейшее движение вперед. Но задачи юности простираются гораздо дальше: человеку мало расстаться с пережитками детства, ему необходимо начать думать, т.е. вступить в пользование своей рациональностью. И поскольку в результате начальной встряски человек избавился от привычных шаблонов, застилавших глаза его рассудка на манер конских шор, - он внезапно обнаруживает себя в большом неизвестном мире, где нуждается в срочном осмыслении и он сам, и его близкие, и его прошлое, и будущее, и вся жизнь вокруг. И тогда он принимается думать, каковое действие медленно раскручивается по своим тайным законам, доколе в его рассудке не сформируется некое цельное (хотя и сырое) мировоззрение. И этот период у меня занял практически весь 1976 год - внешне тихий и даже почти скучный, но стремительно несущийся по виражам в глубине.

Когда же внутренняя работа духа достигнет некоторой минимальной полноты, Господь вновь активизирует внешние события и раздувает интересы человека, чтобы в их огне его новое духовное состояние зафиксировалось и встало твердо. Ибо предметы внутренние, каковыми являются наши склонности и убеждения, не могут просто храниться у нас в голове, но требуют практической реализации через поступки, и лишь тогда впервые нам присваиваются. Вот эти-то самые поступки, призванные закрепить наши мыслительные достижения, и составляют второй пик упомянутой двугорбой кривой; и когда они наконец осуществлены нами на практике, наш дух обретает качество первоначальной взрослости во всей полноте (т.е. и в духе, и во внешней психике), и это есть главная цель и одновременно конец периода юности.

Применительно к моей биографии, рассмотренный выше 1975 год взломал духовное наследие детства, 1976-й, о котором пойдет речь теперь, словно в инкубаторе, вынашивал мою пробуждающуюся рациональность, а 1977-й закрепил достигнутые рубежи. Уже осень того года потекла другой колеей, и потому в моем представлении 10-й класс (1977-78 гг.) принадлежит к следующему большому периоду моей жизни - молодости, до которой наше повествование, впрочем, доберется еще не скоро.

* * *

Нас всегда держит в плену иллюзия, будто окружающие нас события природного мира вытекают одно из другого, порождая цепи причинно-следственных отношений, и, стало быть, никакого иного действующего начала в нашей жизни нет и быть не может. Даже мудрейший Лев Толстой открыто заявлял, что не допускает возможности прямого Божьего влияния на человеческие дела. Истина, однако, заключается в противоположном: действующее начало в мире одно, и это Господь; и потому все, что происходит с нами и вокруг нас, до самой последней малости, прямо предписано или попущено Им; следовательно, вся полнота причин находится в Одном Господе; и хотя нам в общем известна главная цель - спасение отдельных людей и человечества в целом, мы не знаем и не можем знать целей конкретных и частных, относящихся к текущим событиям нашей жизни. В соответствии с ними Господне наитие, нисходя в своем порядке из духовного мира в природный, облекается здесь в материальные формы, которые мы и принимаем за причины. Эти формы служат духовному наитию такими же бессловесными орудиями, как нам лопата или молоток, если мы решились что-то исправить по хозяйству.

Отсюда естественным образом вытекает наше правильное отношение к так называемым "причинам" событий. Если огород вскопан, то это сделано лопатой, которая и служит ближайшей причиной события; и потому ребенок, утверждающий, что огород вскопан по причине использования лопаты, в некоторой ограниченной степени прав. Но ему не следует забывать, что лопата не может рыть сама собою, она суть послушное и безгласное орудие в руках сознательной личности, и если эта последняя решит не перекапывать огород, то и лопата остановит свое действие. И потому нельзя строить предположения о дальнейшей судьбе огорода, исходя из одних только свойств лопаты: исправная она или сломанная, острая или уже затупилась, и пр. Ибо все эти факторы, хотя и оказывают известное влияние, но в такой степени вторичны, что сами по себе не могут ни остановить действие, коли человек его начал, ни инициировать его, если он имеет другое намерение.

В результате природные причины событий, которые мы привыкли отыскивать и принимать в рассуждение, обладают принципиальной двойственностью. Они служат непосредственным источником всех событий, как лопата непосредственно перекапывает грядки, и в этом смысле с ними нельзя не считаться. Однако мы не должны забывать, что "лопата", с которой мы видимо имеем дело, управляется неким сознательным началом, т.е. всегда Господом, и если Он почему-либо сочтет необходимым остановить производимое действие или начать новое, то материальные причины мгновенно изменятся соответствующим образом, словно стекляшки в калейдоскопе.

Нам кажется, что все земные обстоятельства, среди которых мы бьемся, настолько твердые, косные и неуступчивые, что чисто физически не могут измениться по мановению любой, пусть даже Божьей, воли. И они действительно твердые; но секрет заключается в том, что Господь всеведущ, и полный набор обстоятельств открыто разложен перед ним, словно карты в гранд-пасьянсе; и если Ему благоугодно переложить такую-то карту, то Он уже заранее продумывает длинную комбинацию перекладок по законам "пасьянса", которые в нашем случае являются Законами Божественного Порядка. Мы же сидим в своем крошечном уголке, обставленные непреодолимыми трудностями, и видим только их, словно путник - ближайшие деревья в лесу, и не можем знать о той широкой комбинации, которая незримо для нас развивается уже давно и к урочному моменту естественным образом обрушит предстоящие нам препятствия. Ибо целая Вселенная подчинена Законам Божественного Порядка, в том числе и осаждающие нас "неодолимые трудности", и потому когда духовная надобность в сохранении этих трудностей отпадет, они внезапно рухнут сами собою, притом не чудесным образом, но силой неведомых нам привходящих обстоятельств и строго по законам земной логики. [...]