Аритмия

Автор: Михаил Глебов, август 2003

Известно, что переход от детства к взрослости влечет за собой очень серьезную физиологическую перестройку организма, а неравная скорость развития отдельных органов создает всевозможные дисбалансы и перегрузки. Именно на этом трудном участке нередко нарушается обмен веществ, лица подростков пестрят прыщами, психика взвинчена, поведение конфликтно и логически непредсказуемо, и это разболтанное состояние тела и духа, не подкрепленное извне лекарствами и разумным обращением взрослых, иногда приводит к серьезным патологиям, с которыми человек будет тщетно бороться всю оставшуюся жизнь.

Особенно тяжело проходит подростковая ломка на фоне общего психологического неблагополучия, как это было у меня. Здесь естественные трудности еще более усугубляются хроническим стрессом, пониженными защитными силами организма, измочаленностью нервов, и эти последние начинают обильно проявлять себя различными "вегетативными расстройствами", как их расплывчато именуют медики.

Как уже говорилось в предыдущих главах, начиная с младших классов (если не раньше) я страдал хроническим насморком, который с каждым классом все усиливался, доколе к 14-летнему возрасту не перерос в настоящий потоп: днем я сморкался почти непрерывно и очень громко, на что уже не обращали внимания ни учителя, ни одноклассники, а по ночам нос глухо закладывало, так что, укладываясь в постель, я первым делом хватался за нафтизин. Интенсивность насморка варьировалась в зависимости от общего нервного напряжения и еще каких-то неведомых мне причин. В самых острых случаях возникали носовые спазмы: глубоко в переносице возникал зуд, едва умеряемый сильным нажатием пальца; тогда из носа обильно текла вода, и этот поток прерывался ритмичными сильными чиханиями, до боли раздражавшими горло.

В горле, как выяснилось, у меня развился хронический фарингит: слизистая оболочка задней стенки гортани покрылась красными выпуклыми пятнами. В младших классах его даже взялись лечить: ежедневно таскали меня в кабинет школьного врача и мазали горло омерзительной бурой гадостью, напоминавшей йод. Однако пятна, со всей очевидностью, распространялись и вверх по каналу, ведущему к ноздрям (что, надо полагать, и служило непосредственной причиной моего насморка), и даже по мягкой части нёба, которое в острых случаях противно чесалось тоже; поэтому усилия школьного эскулапа ни к чему не привели, и фарингит остался при мне.

Затем с июня 1971 года к этому букету прибавилась аллергия на одуванчики, возникновение которой было подробно описано. Отец тщательно обкашивал участок, вынося на компост целые копны этих солнышек, пыльца от которых покрывала золотистой пленкой дождевые лужи. Сверх того, общее нервное напряжение приводило иногда к мучительной сухости в горле, которая сменялась обильным слюнотечением, так что ежеминутно приходилось сглатывать, а поскольку это казалось мне зазорным, я волновался, и тогда слюна текла еще сильнее.

Одним словом, мое нервное состояние вплотную приблизилось к опасной черте, и можно лишь поражаться черствости и безразличию родителей, пребывавших в незыблемой убежденности, что у меня все идет отлично. "Разве у такого хорошего парня может что-то не ладиться?" - ханжески говорили они, но за этим читалось невысказанное требование: "Хоть сдохни, только нас не тревожь".

Между тем мелкие дисбалансы в организме, суммируясь и перекрестно усиливая друг друга, не могли наконец не привести к проблемам гораздо более крупным; весь вопрос заключался лишь в том, какой из органов даст сбой первым. В моем случае первым оказалось сердце. Помнится, врачи говорили, что вообще оно у меня по размерам довольно маленькое. Добавьте к этому быстрый рост, к 1975 году заставивший меня вытянуться почти вровень с отцом, но ведь пропорционально не могла не усилиться и нагрузка на сердце. И, наконец, существовал фактор моей физической нетренированности, превращавший любую мелочь (например, бег за троллейбусом, перекопку в саду и пр.) в серьезное испытание организма. Не будем поэтому удивляться, что жуткая лыжная гонка февраля 1975 года стала - нет, не причиной, но тем поводом, той последней каплей, которая переполнила чашу. Крайнее напряжение сил подорвало сердце; в тот день я насилу доехал с Воробьевки домой, а примерно через неделю нас повели на ежегодный медосмотр, и слушавший меня терапевт вдруг возопил: беда! аритмия!

Среди поистине бесчисленных болезней сердца существует одна не слишком опасная, но довольно противная категория, состоящая в том, что ритмичное "тук-тук, тук-тук" начинает звучать безалаберно и вразброд: "тук, тук-тук-тук, пауза, тук-тук, тук, пауза" и т.п. Само по себе это не очень страшно, если бы не тот очевидный факт, что механизм, работающий вразнос, не может продержаться долго. Существует много разновидностей аритмии, зависящих от характера кардиограммы, сбоев того или иного желудочка и т.д., причем со временем они имеют естественную тенденцию переходить во все более сложные формы, последней и почти роковой из которых является знаменитая мерцательная аритмия. Причины возникновения аритмии неизвестны, равно как и надежные средства лечения; но поскольку дело касалось подростка, у которого вся жизнь еще впереди, врачи сочли своим долгом поднять тревогу, несоразмерную реальной опасности.

Короче говоря, я мог лишь радоваться, что меня не вывезли с медосмотра в каталке. Однако меня снабдили срочным направлением в детский кардиодиспансер, располагавшийся на Мытной, в здании знаменитой Морозовской больницы. Уже дня через два мы явились туда с отцом. Был конец февраля или начало марта, по казенным пустым коридорам бродили сквозняки, ледяной холод охватил меня в кабинете с высокими потолками, где нахмуренная врачиха средних лет о чем-то расспрашивала меня и отца, писала, прослушивала сзади и спереди, велела дышать и не дышать, затем в соседнем промозглом помещении была сделана первая в моей жизни кардиограмма, наглядно выявившая сбои ритма.

- Срочно на анализ крови, приходите через два дня, здравствуйте, анализ уже готов, у вашего мальчика экстрасистолия на фоне вегетососудистой дистонии, в принципе ничего страшного, будем лечиться, из лекарств принимайте валерьянку в таблетках, пока больше ничего не нужно… от физкультуры освободить! категорически! интересно, однако, что у мальчика сбои ритма после физической нагрузки исчезают… все равно освободить! вот вам справочка (ты ее в школу снесешь), валерьянку в аптеке дают без рецептов, это вы знаете… и через месяц непременно ко мне! а то вдруг мало ли что с ним случится…

Помню восхитительный триумфальный день, когда я взошел в физкультурный зал к мерзкому физруку Анатолию Ивановичу, держа в руках заветную справку. Тот хмуро уставился на меня, но смолчал, и с этих пор до самого конца школы я присутствовал на его занятиях чисто формально. Неспешно отбегав со всеми разминку, я усаживался барином в дальнем конце лавочки и лишь следил, как другие скакали и валились через коня. Если упражнения были не на отметку, Анатолий Иванович имел право задействовать меня тоже, а я, в свою очередь, после первой попытки мог, схватившись за сердце, без разговоров вернуться на лавочку. А поскольку мы оба не злоупотребляли своими правами, то жизнь на физкультуре у меня наладилась, и я громко восславил свой "сердечный порок".

В сущности, эта болячка мне почти ничем не мешала - по крайней мере, до тех пор, пока я не выматывался всерьез; но тогда, думаю, и врач затруднился бы отнести наступившую дурноту к аритмии или к общей слабости организма. Но в чисто практическом отношении я был теперь защищен от физкультуры и в школе, и в институте, и даже в армии; на работе справки частично уберегали меня от бесконечных колхозов, а когда в апреле 1986 года рванул Чернобыль и меня захотели срочно командировать туда, я поднял на ноги всю поликлинику и оттянул срок поездки до следующего года, когда радиационная обстановка уже нормализовалась.

Через год или два после описанных событий я по возрасту распростился с детским кардиодиспансером, но во взрослый переведен не был и чисто формально встал на учет в районной поликлинике. Однажды, уже лет двадцати пяти, я пошел туда с гриппом, но терапевт, выслушав сердце, испугался, что аритмия сделалась хуже: она теперь считалась суправентрикулярной и какой-то тройной или четверной. Словом, меня оттащили к кардиологу. Эта хитрая, бойкая дамочка принялась расписывать мне грустную будущность, но затем успокоила, что ныне такие вещи излечивают пенициллином; она до такой степени вдохновилась, что потащила меня за руку в аптечный ларек, находившийся в коридоре, и за свои деньги купила одну ампулу, чтобы испытать, не будет ли у меня аллергии. Я уже с самого начала встревожился, потому что твердо считал антибиотик лекарством, не относящимся к делу, но ее героическое пожертвование собственной трешки окончательно прояснило ситуацию. "С вами будет работать профессор такой-то", - верещала она, и я понял, что ей было велено подыскать подходящего больного для испытания метода лечения аритмии антибиотиками, который, по-видимому, изобрел этот профессор. - И я, не вступая в дальнейшие дебаты, решительно отказался от ее услуг.

Другой раз на меня крепко насели в армии; целыми днями я пропадал в огромном здании военной поликлиники в переулках центра; широкие помпезные коридоры были переполнены скучающими офицерами и их домочадцами, ибо блатные врачи (других тут и не могло быть) работали из рук вон медленно. Помню, как я в очередной раз улегся на эхокардиограмму; аппаратом управляли две молодые накрашенные девицы; одна из них водила по мне каким-то щекотным датчиком, другая пялилась в экран дисплея. "Ой, а тут в сердце дыра!" - неожиданно воскликнула она. Я испуганно привстал на кушетке. "А-а, не-ет, это клапан…" - Я хмуро оделся и навсегда покинул этот оплот передовой советской медицины.

Был еще третий раз, после армии, когда я решил серьезно взяться за свое здоровье; я требовал направление в кардиодиспансер, но заплутался среди бюрократов районной поликлиники и наконец махнул рукой. А еще года через два врачиха, оформлявшая мне бюллетень по случаю простуды, с некоторым удивлением заметила: "Вот у вас в карте написано, что экстрасистолия и все такое… а ничего у вас нет!" - После этого я долго прикладывал руку к груди, щупал пульс… и слышал лишь ритмичное биение сердца. Так все устрашающие прогнозы врачей не исполнились, ибо Господь неизвестными путями совершенно исцелил мое сердце, которое с этих пор работает воистину как часы.

Нет ни малейших сомнений, что аритмия была ниспослана мне не случайно, но имела какое-то духовное значение; об этом мы, конечно, не можем судить; реально это болячка нисколько мне не мешала, зато, как упоминалось выше, уберегла меня от множества различных неприятностей. Светлая тебе память, суправентрикулярная экстрасистолия по второму типу, что бы я только без тебя делал?!