Всеобщий мир

Автор: Михаил Глебов, февраль 2003

Не успели мы триумфальным маршем вернуться к нашему мостику, как всем отчего-то сделалось ясно, что военные действия кончены и более уже не возобновятся. Злые духи раздора отлетели от нас, воздух очистился, как будто перелистнули страницу, и теперь мы внимательно приглядывались друг к другу и размышляли, как бы нам вместе получше провести остаток лета. О наших новых товарищах я кратко упоминал в Главе***:

Саша Соколов во всех отношениях казался посредственностью: учился он с четверок на тройки, умом не блистал, не отличаясь притом и физической доблестью. Он был довольно рослым, светловолосым, круглолицым, с хорошей фигурой. Для меня он не представлял никакого интереса - как, впрочем, и я для него. У Солдатовых росли дочь Юля, моя ровесница, и сын Миша, одним годом моложе. Юля серьезно увлекалась гимнастикой и также владела чем-то вроде карате, на котором всецело сосредоточился ее брат. Юля была стройной, тонкой девочкой с мелкими, но приятными чертами лица и черными как смоль волосами, заплетенными в две тощие косички. Она отличалась умом и тактом, была любезна в общении и мало соответствовала интеллектуальному облику спортсмена. Этот последний всецело принадлежал ее брату. Миша был невысок, крепок телом, но не коренаст, с короткими темными волосами, со смелыми чертами лица, но глазами тусклыми, и в разговорах участие принимал неохотно. Ему было приятнее общаться с Сашей Соколовым, тогда как Юле - со мной.

Из этих описаний явственно вытекает, что такие ребята, при всех их неоспоримых достоинствах, вряд ли могли действительно сделаться мне друзьями. Уж слишком мы были разными. Напуганный школьным недоброжелательством, я привык сторониться сверстников и потому хромал в искусстве обращения с ними; Юля, Миша и Саша, напротив, не мыслили себя вне коллектива, хотя вряд ли могли считаться заводилами. Я с очевидностью тяготел к умственным занятиям и боялся физических; они же все время посвящали физическим упражнениям и сторонились умственных. Я был намертво скован догмами приличий и семейного воспитания; их же по преимуществу взрастила улица, со своими специфическими понятиями чести, подлости, должного и не должного. Я не ругаю морального дворового кодекса (в нем, как и везде, есть свои плюсы), я лишь подчеркиваю несхожесть наших мировоззрений. Я, несмотря на здравый рассудок, был окутан туманом из фантазий и всяких наивных глупостей; они же, как люди практические, называли драку дракой, и ясно отдавали себе отчет в том, что такое драка, и затем, не вспоминая о Бородинском сражении, лупили противника кулаками, где только могли достать.

Что же касается Светы, ее положение относительно тех и других было двойственное. Со мной ее сближало домашнее воспитание и внушенная Татьяной Федоровной боязнь дворового хулиганья. Она так же не умела драться и, сверх того, привыкла числить себя "приличной" девочкой. Но по своей всеядной общительности, по склонности не читать, а бегать, по чисто внешней узде (страху перед наказанием), удерживавшей ее от шалостей, и по довольно неразвитому интеллекту Света стояла гораздо ближе к нашим новым друзьям. Можно даже сказать, что со мной ее связывали внешние узы, тогда как с ними - внутренние. Для взрослого человека и даже подростка вторые всегда оказываются решающими; но мы были еще слишком малы, наши истинные "я" пока не проснулись, - следовательно, нам со Светой еще не пришло время расстаться. И обратно: уже через год-другой наша общая компания с Солдатовыми была бы попросту невозможна.

Она бы, конечно, рассыпалась и теперь, с полной победой над Щальевыми, - рассыпалась бы по той же самой причине (исчезновение объекта вражды), которая за день до того разрушила составленную против нас коалицию. Но, как известно, противоположности сходятся, хотя бы из любопытства, - и вот дети двух совершенно разных миров, двух воспитаний, сбросив доспехи, жадно рассматривали друг друга, испытывая сложные чувства превосходства и ущербности, презрения и уважения. Мы были, словно две стороны одной цельной монеты: сила одного соответствовала слабости другого, и обратно.

Солдатовы, вероятно, сознавались себе, что они вряд ли смогли бы организовать огневой бой с двух флангов и непрерывным снабжением, вконец подавивший Щальевых, вряд ли построили бы плотину или додумались до создания пушки (хоть и дурацкой); я же отлично помнил свою растерянность в критические моменты рукопашной, свое неумение попасть шиповником в цель. Мы даже не могли соревноваться и спорить о том, кто из нас лучше, как невозможно определить этого между рыбой и птицей, между мясным и десертным блюдом. Мы были антиподами из двух полушарий земли, волею случая сошедшимися на экваторе. И мы - коли уж заранее решили не драться - с почтительным любопытством изучали друг друга.

На этой почве родились взаимные симпатии меня и Юли - и, как я теперь догадываюсь, также Светы и Миши Солдатова. Духовная связь возможна лишь там, где налицо общность душ, и она тем крепче, чем эта общность масштабнее. Миша и особенно Саша, в сущности, были для меня духовно-стерильными гуманоидами; их прямолинейный дворовый взгляд на вещи и почти крестьянское косноязычие нисколько не компенсировались уникальной способностью попадать Ленке Щальевой в глаз с первого выстрела. Я же, в свою очередь, казался им чем-то заумным, невразумительным, "темной лошадкой", - и недавно Господь продемонстрировал мне наглядным экспериментом, как это бывает.

Мой институтский приятель Саша женился и пригласил меня в свидетели. Другая свидетельница - со стороны невесты - была на редкость тупой и дремучей девушкой. Перед банкетом мы вышли на улицу, и эта дама вдруг пожелала сфотографировать меня на память. Но я сообразил, что снимок будет против солнца, светившего из-за моей спины; следовательно, в кадре я выйду черной фигурой на лучезарном фоне. И я предостерегающе закричал ей, чтобы не портила кадр зря. - Именно такими темными фигурами без лица предстают духовно-развитые люди в глазах неразвитых. Мы думаем, что они одобряют или не одобряют наши мысли и черты характера, тогда как в действительности они нас просто не видят. Ибо внешнее не может видеть внутреннее; внутреннее же способно видеть внешнее, но само по себе, без собственного внутреннего, оно не пробуждает в развитом человеке никакого интереса.

Всякая симпатия растет изнутри, упрямо пробивая путь сквозь жесткую скорлупу внешних различий. Духовная нищета Светы сладостно почувствовала аналогичную нищету Миши Солдатова, тогда как духовный багаж Юли вступил в перекличку с моим багажом. Конечно, нельзя сбрасывать со счетов и фактор "мальчик-девочка", но в десятилетнем возрасте он вряд ли был определяющим. Тонкая, гибкая, черноволосая и черноглазая Юля, несмотря на дворовую смелость и спортивные успехи, таила в себе некую изюминку, на которую я, конечно, не мог не клюнуть. Сегодня я не в состоянии описать дело точнее: я был тогда слишком мал, напрочь лишен житейского опыта, не говоря уже о духовной зрелости, и потому тайна Юли так и осталась тайной; я не мог вскрыть ее до степени разумного понимания, но только грелся рядом, чувствуя, что это не плот и не рыбачья лодка, болтающаяся на воде, а корабль с глубоко сидящим килем. Тем более можно понять, что Юля, глухо затертая в спортивной толпе своих растиражированных братьев, инстинктивно тянулась к другому полюсу - возможно, ей более подходящему. Ибо женщины мало смотрят на внешность, повинуясь зову своего сердца, а сердце зовет изнутри.

* * *

В сущности, мне трудно описать эти две последние недели уходящего лета. Мы встречались каждый день практически полным составом, но сама многочисленность препятствовала игре в карты или топтанию вокруг бильярда у нас наверху. Черниковы также не поощряли нашествия в свои пределы. Каждый день мы гоняли на велосипедах по линиям и Централке, причем Юля и Миша затевали скоростные гонки, демонстрировали езду без рук и впечатляющие пируэты с явной опасностью раскроить себе череп. Я, только недавно разбившийся при падении с велосипеда, считал, что с меня уже достаточно, и стойко не поддавался на провокации. Света же, с характерной для нее ренегатской позицией, неловко старалась копировать, но страх перевешивал, и она всякий раз отчаянно жала на тормоза.

Иногда мы вторгались на пустынный участок Андронникова: Солдатовы, жившие напротив, вовсю использовали громадные железные качели, установленные там перед домом. Их высота, наверно, превышала четыре метра, а размах годился для арены хорошего цирка. Брат и сестра разгонялись до того, что сиденье даже взлетало над перекладиной. Меня тоже иногда раскачивали, хотя и слабее, потому что я сдавался и просил перестать. Эти могучие махи в такой степени потрясали опорную раму, едва раскрепленную проволокой, а петли так жутко скрипели, что я всякий момент ожидал аварийного падения всей конструкции.

Иногда мы уходили в сосняк, где мама любила собирать маслята, и лазали там на деревья. Сосны были уже достаточно толстыми, сантиметров по двадцать внизу, высотой же метров до десяти; однако, по молодости, нижние ветки у них еще не успели отвалиться, представляя удобную лестницу для подъема. Одна такая сосна, росшая особняком, была легко доступна даже для меня. Сучья ее начинались от самого низа и, словно винтовая лестница, взбирались вокруг ствола. Было странно, цепляясь за ствол и высоко задирая ноги, подниматься все выше вверх, в царство синеватой хвои, в гущу зеленых и коричневых шишек, которые при неловком движении отрывались и сухо щелкали по земле. Взобравшись едва на треть высоты, мне казалось, что я почти на макушке. С каждым метром вверх увеличивалась зыбкость ствола: легкий ветер незаметно отклонял крону - незаметно для стоящих внизу, - и она ритмично покачивалась, заставляя панически цепляться за ветки и по возможности не глядеть вниз. (К сведению детей, желающих стать пиратами: не забывайте, что вам придется в бурю убирать с мачт паруса!)

Что же касается Солдатовых, никаких преград для них не существовало. Миша, подскочив, хватался за высокий сук, раза два раскачивался и затем мощным переворотом неожиданно садился верхом; вставал на него ногами, хватался выше и так, словно обезьяна, в минуту был почти на макушке. Он свистел оттуда и сбрасывал шишки для самовара, которым пользовались Соколовы. Юля нашла узкое бревно, перекинутое через окоп. Она прыгала на нем, высоко закидывая ноги, и затем акробатическим переворотом соскакивала на бруствер. Летний зной совершенно убил комаров, и мы бегали по сосняку без защиты; Юля носила красные трусики в белый горох с бахромой и такой же зачаточный лифчик. Честное слово, можно лишь удивляться, что меня в этой компании терпели как равного! Впрочем, я не восхищался их ловкостью и ни в чем не хотел подражать, а вел себя так, как вел обычно, и это наверняка внушало некоторое уважение. Я как бы говорил им: "Вы такие, а я другой; мы - разные, мы никогда не сможем поменяться местами, и потому нет никакого смысла завидовать чужим успехам".

Наша сборная группа была еще тем удивительна, что совершенно не вписывалась в каноны дворовых компаний, для которых характерно наличие сильного и хитрого вожака, диктующего свои законы. Но я бы, конечно, не потерпел ничего подобного; я просто ушел бы назад в свою скорлупу, да и Света тоже, видимо, не горела желанием ходить перед кем-то "шестеркой". Наши гвардейцы интуитивно чувствовали это и потому, не желая разрыва, волей-неволей подстраивались к нашим нормам общения. Мне, например, не удается вспомнить, кто из нас был главным инициатором действий; следовательно, в решениях на дружеских началах принимали участие все, включая Алену, - и это был стандарт отношений, присущий нам со Светой, но, безусловно, чуждый Юле, Мише и Саше.

Влияние этих последних сказывалось в другом - в общем смещении центра тяжести наших занятий в, так сказать, спортивную сферу. Настольные игры, как я уже говорил, из-за многолюдства практически сошли на нет; разговаривать было особенно не о чем (даже нам со Светой); взамен мы вечно куда-то ездили, бегали, лазали, и даже если инициатором выступал я, Юля и Миша непременно вносили в исполнение такой элемент спортивности, что мы со Светой невольно оказывались у них в хвосте. Иначе и не могло быть: коли наши занятия принципиально свелись к беготне (а не к чему-то более интеллектуальному), естественным лидером становился тот, кто лучше бегал. Мое счастье, что у меня хватило ума не конкурировать с ними! Как бы авансом уступив им физкультурную пальму первенства, я не чувствовал никаких угрызений от собственной неловкости, и поскольку те, в свою очередь, на это не указывали, мы со Светой чувствовали себя вполне комфортно.

С другой стороны, даже не претендуя на рекорды, мы со Светой должны были так или иначе поспевать за нашими чемпионами: к примеру, если Миша взлетал на верхушку дерева, мы не могли ожидать его, сидя на пеньке, а вынуждались к подобным же, хотя и менее масштабным действиям. И этот калейдоскоп непривычных физических упражнений, без конца сменявших друг друга, меня все-таки тяготил. Не успели мы слезть с ужасных качелей, как полезли на елку; едва спустились вниз - уже мчимся на велосипедах по ухабам, или пробираемся через болотину по шаткой дощечке, на которой Юля, словно в насмешку, показывает упражнения, или, рассеявшись по поляне, выбиваем друг друга мячом по каким-то неясным правилам, или затеваем в кружок волейбол, а мяч у меня каждый раз летит в сторону, - и все это мелькает, словно кадры мультфильма, от завтрака до обеда и с обеда до ужина. Именно тогда я на собственной шкуре понял, что такое "активный отдых", хотя для Солдатовых, в сравнении с их тренировками, эта беготня казалась сущим бездельем.

Однажды, наскучив метаться по лесу вокруг поселка, я предложил организовать нечто вроде пионерского движения тимуровцев: если кому-то, скажем, велели дома почистить грядку, то прибежать всем и быстро (желательно - тайно) оказать помощь. Лица наших товарищей сразу сделались кислыми. Но вышло так, что на другой день родители заставили Юлю полоть цветочную клумбу у них под окнами. Хитрая Юля сейчас же примчалась ко мне напомнить о тимуровцах; я безо всяких эмоций отправился следом и, привычный к такого рода делам, прополол эти цветы, росшие к тому же в идеально рыхлой почве. Кажется, Юле сделалось стыдно, и больше подобных уловок Солдатовы не применяли.

В другой раз, незадолго до обеда, мы с Сашей Соколовым остались на Линии против их участка, и тут бабка позвала Сашу кушать, но, увидев меня рядом, предложила также составить компанию. Мне, вообще говоря, было интересно взглянуть, что и как едят в других семьях (желудок мой плакал горькими слезами от родительской стряпни), но я твердо помнил завет Валентины: "От всех предложений к обеду отказывайся. Накормят на копейку, а потом растрезвонят по всей округе, что объел их на рубль." Бабка Саши настаивала, я честно отнекивался. И вот, когда я уже почти был готов сдаться, бабка внезапно сделала заключение:
- Ну и молодец. Правильно делаешь, что отказываешься. А мой-то, куда ни позовут, всюду лезет!
И они с Сашей ушли обедать, а я задумчиво побрел домой.

В конце августа зарядили дожди, и перед террасой, на самой дороге к уборной, образовалась большая лужа. Дед сдуру сунулся туда в шлепанцах и промочил ноги. Валентина, бранясь, загнала его в постель. Этак он и вовсе мог умереть! Но я уже придумал новую игру и за обедом пообещал осушить к вечеру весь участок (без шахты, честное слово, без шахты!). Для этого было достаточно проложить трубопровод к ближайшей канаве. За сараем валялась ржавая утка - загнутая на конце труба, некогда венчавшая наш старый домик. В этот загиб было удобно сливать воду из бутылки. Следом я приволок тонкую водопроводную трубу длиной 3,5 м из числа тех, которые отец закупил для строительства легкого гаража. Она так удачно вставилась в дальний конец утки, что зазор практически не подтекал. Общей длины моего трубопровода как раз хватило до боковой канавы. Я с удобством сел на скамеечку прямо в луже, черпал воду пивной бутылкой и сливал ее в широкое жерло утки.

За этим занятием меня и застала вся компания, без дела таскавшаяся по дороге. Солдатовы, кажется, уже привыкли ждать от меня всяких изобретений; трубопровод привел их в восторг; все, конечно, захотели помогать, но не черпать же воду ладошками! Тогда я доставил с террасы много пивных бутылок, Света принесла из сарая пустые консервные банки, я расставил ребят в разные концы к разным лужам, они должны были наливать банками бутылки доверху, а один, дежурный, который все время менялся, опорожнял эти бутылки в утку. Мы даже придумали выливать по две бутылки зараз. Штаны у всех были мокрые, но настроение - превосходное. Вскоре на месте лужи осталась одна сырая грязь; мы переволокли устройство на переднюю лужайку и вычерпали всю воду там, после чего оказалось возможным поиграть в бадминтон.

Осень положила конец нашим развлечением; ребята разъехались на учебу, и в следующем году дружба не восстановилась. Солдатовы все свое время проводили в спортивных лагерях; Саша Соколов часть времени жил на участке, но был нам со Светой нисколько не нужен. Как-то осенью, уже в старших классах, я вдруг увидел Юлю, которая в спортивном костюме шла по Линии. Я вышел ей навстречу, мы немного поговорили ни о чем и разошлись навсегда.