Огороды и парники

Автор: Михаил Глебов, январь 2003

Практичный человек отличается от непрактичного в первую очередь тем, что заранее прикидывает целесообразность любого поступка. Он, словно бизнесмен, должен наперед уяснить себе, окажется ли он с прибылью или в убытке, и в последнем случае совсем не приступает к делу. Факторы же, идущие в плюс и в минус, разнородны и многочисленны: к ним относятся и деньги, и потребное время, и затраченные силы, и реакция окружающих людей, и многое-многое другое. Так, относительно садовых участков, разумные люди сразу поняли, что главная их ценность заключается в возможности проводить там отпуска и выгуливать летом детей, а борьба за урожай, особенно при существующих почвенных условиях, есть фактор вторичный. Далее, поскольку означенная "борьба" требует серьезных усилий, разумные люди наперед прикидывали ценность отдачи от той или иной культуры, и затрачивали свой труд пропорционально этой ценности.

Ценность же садовой продукции определялась двумя критериями: ее доступностью в продаже и еще ценой. В советское время Москва была переполнена специализированными магазинами "Овощи-фрукты", где продавалось много овощей и мало фруктов; последние были представлены в основном дорогими импортными яблоками, а также цитрусовыми, которые на садовых участках все равно не росли. Что же касается овощей, они были до смешного дешевыми: килограмм картофеля на протяжении десятилетий стоил всего 10 копеек, т.е. ровным счетом две поездки на метро или половину батона. Морковь стоила 12-14 копеек, капуста же - около пятака. Конечно, они были немытые, иногда вялые или подпорченные, но отнюдь не в такой степени, чтобы предпочесть собственный каторжный труд по их выращиванию, перевозке и хранению в неприспособленных условиях городской квартиры.

За фруктами же и ягодами ездили на "колхозные рынки", где цены были гораздо выше государственных, и скудные зарплаты не могли выдержать такого бремени. Во-вторых, объем и вес выращенной плодово-ягодной продукции был, по крайней мере, на порядок ниже, чем овощей и картофеля. В-третьих, плоды и ягоды консервировались на месте, тогда как "дары огорода" следовало хранить в свежем виде. В-четвертых, садовые культуры (кроме земляники) были многолетними деревьями и кустами, не требовавшими столь внимательного ухода и кропотливой обработки, как однолетние овощи. В-пятых, излишки ягод всегда можно было втихую выгодно продать сослуживцам, которые вряд ли проявили бы интерес к картошке. Одним словом, куда ни кинь, выходило, что возня в огороде нерентабельна, а уход за садом в известной степени окупается. Вот почему на первых порах в товариществе огороды предусмотрены не были, хотя, кажется, специально не преследовались, а все место было отведено плодовым и ягодным насаждениям.

Однако существует причина, не позволяющая хозяину садового участка вовсе отказаться от огорода, и эта причина - необходимость текущего потребления. Ибо одно дело - запасать тонны продукции на зиму, и совсем другое - подать пучок укропа или свежий огурчик к столу. И это тем более так, что в противном случае зелень и огурчики следовало бы тащить на себе из Москвы или хотя бы из Жаворонок. Да и качество покупного укропа всегда оставляло желать много лучшего. Иными словами, где-нибудь в уголке следовало разбить несколько гряд, занятых только и исключительно тем, что будет съедено прямо на месте. Именно таким образом поступил Иван, с первых же лет участка организовавший небольшой огород вблизи крана. Ларионовы же отдельного огорода не завели, хотя Валентина годами тщетно пилила Алексея. Однако в 1970-е годы, с уходом Ларионовых от дел, наш участок по инициативе отца стал все заметнее обретать огородную направленность.

Давайте посмотрим, какие овощи следовало бы сажать на дачном огороде, или, другими словами, что сажали у себя более разумные соседи. У них всегда было несколько гряд картошки, но не какой попало, а ранних сортов, и ровно в том количестве, чтобы быть съеденной до прихода зимы. У них были парники или даже целые оранжереи с огурцами, которые консервировались на зиму в бесчисленном множестве банок. Иногда рядом с огурцами высаживалось немного помидоров, также уходящих в засол. Это последнее обстоятельство заставляло держать в углу огорода различные пряности - укроп, петрушку, хрен, эстрагон. Тот же укроп с петрушкой и салатом высаживался на отдельных пятачках для подачи к столу; их целиком съедали, а к тому времени уже подрастала зелень на другом пятачке. Лук сажали преимущественно на перо, а под чеснок отводили по нескольку гряд, ибо он прекрасно хранился дома, а в магазинах бывал редко. Отдельные места выделялись под свеклу и морковь для борща, причем у свеклы в дело шли также и листья. У каждого садовода была большая грядка сладкого гороха для детей. Кабачки высаживались в промежутках садовых культур, ибо своими широкими листьями они затеняли сорняки и к тому же обогащали почву азотом. Сверх того, поближе к крыльцу высаживали что-нибудь экзотическое, ради хвастовства перед соседями.

Поскольку, применительно к Ивану и Рите, упоминать термин "здравомыслие" было бы несколько странно, их огород развивался стихийно, т.е там сажали не то, что следовало сажать, а что попало под руки или взбрело в голову. На древнем огороде возле крана имелось пять или шесть грядок размерами примерно 0,7 х 2,5 метра, разбитых параллельно улице. С юга огород затеняли быстро растущие деревья дичкового ряда, а с запада - пять мощных венгерских сиреней, высаженных вдоль стоянки "Москвича", которые, сверх того, пропитали весь грунт своими корнями. С востока же на огород напирал великий тополь у крана. Можно только удивляться, что в этих условиях там хоть что-то росло, - и еще больше удивляешься неразумию отца, который имел на участке сколько угодно более подходящих мест.

Изначально сложилось так, что с ранней весны, когда Ларионовы занимались насущными садовыми делами, Иван, пока его не просили помочь, все свои силы посвящал этому огороду, и такой порядок сохранился на все годы в дальнейшем. Он вскапывал и рыхлил только грядки, не трогая междурядья, которые были уплотнены до каменного состояния, а поскольку Рита, на которой лежала прополка, рьяно скоблила их тяпкой, они сделались настоящими канавами, где после каждого ливня стояла бурая вода. Гряды тоже осели до уровня окружающей почвы, так что к середине 1970-х годов огород суммарно представлял сырую и затененную ложбину. Перегной сюда не досыпался, никаких подкормок не проводилось. Честное слово, только неисправимый оптимист мог ждать отдачи с такого гиблого места!

Ассортимент овощей на огороде всегда был одинаков - и, что особенно плохо, они упорно сажались на одних и тех же местах, истощая почву и умножая в ней паразитов. На крайней грядке возле дичков перемогался зеленый лук, натыканный сюда из кухонных запасов. Отец каждый раз надеялся на получение осенью новых луковиц, хотя для этой цели употребляется специальный лук-севок. Следующую гряду делили между собой репа и брюква, которые лишь изредка вырастали сантиметров до пяти в поперечнике и притом отличались горечью. Половина третьей грядки раз и навсегда была засажена щавелем, его листья изредка обрывали на "зеленые щи". Другую половину занимали укроп и салат-латук; первый, если его поливали, рос неплохо, второй почти сразу выбрасывал цветочные стрелки и тогда становился горьким до несъедобности. Иногда в середине лета отец повторял их посев.

Целая гряда предназначалась под огурцы, которыми Иван тихо бредил, но в таких условиях, да еще без парника, они оставались бесплодными. Крайняя грядка близ дорожки к крану чаще всего засаживалась горохом, и это - единственное, от чего был прок. Еще с весны отец набивал по торцам кривые колья, натягивал веревки или проволоку, и горох буйно лез по ним в человеческий рост на радость ему и мне. Рита горох не любила, но иногда лакомилась за компанию. Эта же завеса прикрывала убогость огорода при взгляде с дорожки. Кроме всего перечисленного, иногда сажалась редиска, которая требует особого светового режима и потому мгновенно "уходила в стрелку", т.е. начинала цвести; сеялись пятачки моркови, свеклы - и нигде не было результатов.

В 1969 или 1970 году огуречный бред отца внезапно материализовался в постройке двух до крайности аляпых парников в задней части сада, которую Валентина только что геройски расчистила от черной смородины. К делу приступили с каким-то мистическим трепетом, который охватил все семейство. Рита штудировала справочники, согласно которым отец вырыл две широких траншеи, Валентина натащила туда с компостной кучи травяного мусора, так что траншея превратилась в длинный холм, я на нем много прыгал вместо трамбовки, сверху навалили хорошей земли, и затем отец обнес все это дощатой стенкой по колено. Сверху каждый парник накрывался тремя квадратными рамами, сбитыми из реек и обтянутыми полиэтиленом; рамы с одного края были прибиты на петлях и в открытом состоянии занимали столько же места, сколько и сам парник. Вскоре обнаружилось, что на полиэтилене скапливается дождевая вода и своей тяжестью разрывает его. С этой напастью так и не научились бороться; временами отец выскакивал с зонтиком и сливал излишки. А ведь, кажется, чего проще: проткни полиэтилен в нескольких местах иголкой. Холода из этих дырочек будет заведомо меньше, чем из щелей в стенках, а вся вода благополучно уйдет! - Но, повторяю, трудно было сыскать людей более беспомощных в практическом смысле, чем мои родители.

Гораздо умнее поступил Валерий Черников. Он вскопал длинную гряду поперек всего участка, но достаточно узкую, чтобы, не залезая с ногами внутрь, дотягиваться руками до любой точки. Грядка состояла из перегноя и была приподнята над землей сантиметров на двадцать, подальше от грунтовой воды, а чтобы земля не осыпалась, ее подпирала одна широкая доска. Сверху же Валерий натыкал алюминиевых трубок, согнутых в дугу. Ночью по ним раскатывались рулоны полиэтилена (углы придавливались кирпичами), а поутру их убирали обратно в сарай. При такой разумной и экономичной конструкции поддержание парника в порядке не составляло ни малейшего труда, и их бабка Татьяна Федоровна собирала оттуда до 300 огурцов в день. Но Иван, к сожалению, предпочитал искать своих путей.

Тем не менее, следует признать, что мечта его в некоторой степени сбылась: огурцы, несмотря на все агротехнические глупости, оценили его усилия, дружно цвели и давали в сумме по нескольку десятков плодов на парник. Помню, как мы с отцом, трепетно шаря руками в чаще колючих огуречных листьев, выискивали изумрудные пупырчатые цилиндрики. "Нет, этого не трогай, пусть подрастет! Только запомни место." Один огурец частично просунулся в щель и так вырос до огромного размера - половина снаружи парника, половина внутри. Вкус свежесобранных огурцов не имел ничего общего с магазинными; это была восхитительная свежесть и сладость, так что мне казалось кощунственным посыпать их солью. Парники исправно действовали на протяжении семидесятых годов, и когда прогнили насквозь, я без особого сожаления покидал обломки в костер.

* * *

Большие перемены произошли около 1972 года, когда смерть Валентины развязала родителям руки касательно всех решений в саду. Старые земляничные гребни, и без того умиравшие, были ликвидированы, эти участки перекопаны, и тут сама собой явилась мысль употребить их не только для новых земляничных "полей", но и для расширения огорода, тем более, что прежний к этому времени, как говорится, "дошел до точки". С тех пор и вплоть до начала 1990-х годов (когда участок был заброшен) число "полей" непрестанно увеличивалось за счет ягодных насаждений и под конец растеклось по всем промежуткам между рядами яблонь. Это было чистое безумие, по уши загружавшее родителей никчемной работой в то время, когда гораздо более ценные растения утопали в бурьяне.

Параллельно с посадкой земляники квадратно-гнездовым способом родители, заинтересованно поглядывавшие к соседям, решились еще на один эксперимент: развести кабачки, которые сулили на наших глинистых почвах внушительный урожай. Отец вместо того, чтобы заполнить этими громоздкими лопухами междурядья кустарников, сплошь перекопал одно "поле" и засадил его семечками по той же гнездовой схеме. Лето выдалось жаркое и достаточно влажное, и результат превзошел все ожидания: кабачки развернули огромные листья, из-под которых желтели конусы цветков, шумно опыляемые шмелями, и уже к августу на их месте повсюду лежали зеленовато-белые длинненькие цилиндры. Чтобы их не повредили муравьи и слизни, мать бродила по "полю", раскладывая под каждый кабачок маленькие дощечки.

Урожай исчислялся полутора сотнями крупных плодов, которые к тому же не портились и лежали в квартире месяца три, а самые стойкие экземпляры дотягивали до Нового года. Их чистили от кожи и семечек, отваривали и подавали к столу в виде желтого расхлябанного гарнира; поджаренные семечки с удовольствием грызли и отец, и мать. А поскольку кабачки требовали мало ухода и автомобиль не создавал затруднений с перевозкой, следует признать, что эксперимент удался. Наша урожайность восхитила даже соседей, которые, по расследовании, выяснили, что сыплют под свои кабачки слишком много навоза, они "с жиру бесятся и уходят в листья", тогда как Иван грубо пихает их в глину, те пугаются и дают плоды.

С этого времени политика родителей заключалась в том, что "много полей не бывает": часть из них уйдет целевым образом - под землянику или конкретные овощи, а все остальные, сколько их ни есть, будут засажены кабачками. И по мере того, как в саду гибло все больше растений, плодородие почвы падало и вместе с ним таяла надежда на урожаи ягод, опустевшие территории осенью перекапывались, чтобы пополнить реестр "полей". Этим обыкновенно занимался я - хотя бы уже для того, чтобы не позволить отцу безалаберно взрыть территорию без всякого плана. Взамен я ходил с колышками и мерным шнуром, размечал геометрически правильный прямоугольник (который часто не вязался с криво посаженными старыми растениями), потом "подрубал" границы лопатой, и лишь после всех подготовительных работ приступал к сплошной перекопке. Следом начинался этап улучшения почвы: на каждый квадратный метр "поля" я вываливал до 4 ведер песка и столько же перегноя. Родители сурово осуждали такое расточительство, но факт заключался в том, что на этих огородах овощи стали хоть как-то расти. Весной, когда сходила грязь, "поле" перекапывалось повторно либо сразу рыхлилось, и можно было приступать к посадке семян.

Наряду с кабачками, Иван опробовал смежные культуры - патиссоны (тарелочные тыквы), обычные тыквы и итальянские кабачки-цуккини. Патиссоны отличались крайне низкой урожайностью, но радовали глаз белыми гофреными дисками плодов; иные в поперечнике превышали 20 см. Тыквы почему-то не хотели расти: они урождались темно-зеленые и размерами максимум в два кулака. Цуккини - такого же цвета, но, по счастью, длинные - тоже себя зарекомендовали неважно. Между тем с годами оскудение почвы докатилось и до кабачков, урожаи их резко снизились, и даже случались вовсе бесплодные годы.

Некоторые "поля", признанные наиболее перспективными, отец разбивал под гряды. Поскольку, вследствие моих перевозок, их поверхность значительно возвышалась над окружающей местностью, то и грядки выходили пышными. Их засевали чем попало, но в общем зачете с большим отрывом лидировала морковь. Она весьма неплохо росла на подготовленной рыхлой почве, но требовала таких усилий по прополке и раздергиванию, что разумный человек предпочел бы лучше купить ее в магазине. В 1980-е годы морковью обычно засаживались две гряды шириной в 1 м и длиной в 7 м. Мать целыми днями корпела там на скамеечке, и даже я, при всем скептицизме, вносил посильную лепту. Но репа, редька и брюква все равно не желали расти, свекла отчасти росла, но ее кругом обгрызали мыши.

В конце 1970-х годов на нашем участке развернулся бобовый бум. Дело в том, что, помимо грядки гороха, отец часто сажал в уголке несколько бобов, которые любил еще с детства. Для рядового горожанина это растение неизвестно, а между тем оно представляет исторический реликт: им питались в Древней Руси, особенно в годы неурожаев, - "сидели на бобах". Эти растения бывают нескольких видов, наиболее распространенный из которых - те, древние, слегка улучшенные селекционерами и получившие название "русских черных". Из каждого семечка вырастают до 5 грубых побегов высотой по пояс, цветут белыми цветками с темными точками внутри, затем появляются мясистые стручки с 2-3 семенами. Эти семена ("бобы") фиолетово-черного цвета, грубые, слегка вяжущие на вкус, но очень сытные - как, впрочем, и любая крупа. Жесткие, почти резиновые оболочки семян делают их негодными для супа или каши (впрочем, голодные крестьяне не привередничали), поэтому их следует размочить, сварить и затем пропустить через мясорубку. Если это делается с добавкой лука, выходит очень неплохой "паштет".

В те годы я - подхватив знамя, выпавшее из рук Валентины, - был очень озабочен урожайностью сада, причем стремился подойти к делу творчески, т.е. не усиливать перекопку всего подряд, а найти новые нетривиальные ходы. Я даже выдвинул лозунг: "И на Марсе будут яблони цвести!" И вот, порывшись в справочниках, мне пришло в голову, что массовое разведение бобов может окупить себя: они практически не требуют ухода (даже прополки), не боятся заморозков, не повреждаются насекомыми, любят влажность и глину, плодоносят в любых условиях и дают весьма питательные семена - чего же вам еще? Мать, вообще ненавидевшая бобы, холодно отнеслась к предложению, но на кухне готовил отец, и я заранее видел в нем союзника. Так и случилось. Однако все следовало делать по правилам. Ранней весной мы заехали на рынок, и там я набрал гораздо более ценных белорусских и английских семян: они давали побеги выше человеческого роста, а в стручках содержалось до пяти семян, притом белого или розоватого цвета, которые не создавали в тарелке мусорного впечатления.

С этих пор бобы занимали не менее двух "полей", я лично высаживал их по строгой разметке и один раз полол. Сохранилась фотография 1983 года: мать возле бобов, которые выше нее. Осенью зрелыми стручками наполнялись ящики и корзины, на террасе шло их многочасовое лущение, затем семена сохли на расстеленных всюду газетах, конечный результат измерялся ведрами. Казалось, я мог торжествовать победу. Но тут неожиданно взбунтовался отец: ему не хотелось каждый раз возиться с размачиванием и мясорубкой. "Что мы, голодные, что ли?" - восклицал он. На помощь - видимо, из духа противоречия - явилась мама. Несколько раз она добросовестно исполняла бобовую процедуру с весьма неплохим результатом. Но поскольку систематический кухонный труд не входил в ее планы, дело скоро застопорилось.

Конечно, я мог бы взять приготовление паштета на себя, но атмосфера в семье не располагала к совместному труду. Поэтому посадки бобов сократились, а прежние урожаи годами лежали в больших пятилитровых банках. Потом откуда-то наползли жучки, которые изгрызли часть семян, превратив их в труху. Наконец, уже на исходе 1990-х годов, эти древние окаменелости перекочевали в мусорное ведро. Хотя у меня шевелится подозрение: если бы я убедил отца, что идея о бобах принадлежит ему, сытный и довольно вкусный бобовый паштет не пропадал бы у нас со стола. Причина, таким образом, коренится не в кулинарных трудностях, а в адском состоянии духа, что, согласитесь, гораздо серьезнее.

Напоследок нужно еще упомянуть про картошку. Уже одна мысль об ее посадке вызывала желчную брань Валентины, которая справедливо указывала на ее цену в 10 копеек. Впрочем, как-то в моем раннем детстве Алексей посадил грядочку, и мне показывали: гляди, это та самая картошка. В 1980-е годы под нее стали отводить одно или два из числа расплодившихся "полей", но она совершенно не желала расти. Как-то я специально принял шефство над картофельным "полем", ревностно чистил его, окучивал, обильно поливал в засуху - а результат получился нулевой: сколько посадили, столько и сняли, но с той существенной разницей, что сажали крупные клубни, а по осени накопали "горох". Между тем даже смешно представить, что на колхозных полях картошка может претендовать хотя бы на сотую долю того внимания, которое уделял я. Этот эксперимент показал мне со всей очевидностью степень бесплодия нашей земли (или, если угодно, факт ее Господнего проклятия). Любые агротехнические новации в этих условиях не имели никакого смысла.