Бордюры и закладки

Автор: Михаил Глебов, ноябрь 2002

Кроме перечисленных выше домашних занятий, я придумывал много других, которые сейчас уже трудно вспомнить, да и вряд ли стоит тратить на это время. Фантазия моя била ключом - и тем в большей степени, чем меньше у меня оставалось возможностей для проявления инициативы в школе. Можно даже сказать, что я ушел во внутреннюю эмиграцию: жил и свободно дышал только дома (и на даче), в школе же, по горькой необходимости, присутствовал одним телом. Как и всегда бывает с человеческими инициативами, к делу применялась лишь малая их часть; другие вскоре после дебюта благополучно глохли, ибо лыко не попадало в строку; третьи (большинство) вообще не выходили за пределы моей фантазии. Были занятия, практиковавшиеся широко и регулярно (те же солдатики), были и такие, что тянулись тонкой ниточкой параллельно, не слишком бросаясь в глаза, но и не умирая подолгу. К этой последней категории, несомненно, относится рисование бордюров и книжных закладок.

Рита, как мы помним, питала любовь к салфеточкам, вазочкам, открыткам и статуэткам, и вообще полагала себя сведущей в прикладном искусстве. Возможно, как отзвук этого качества, передавшийся через наследственность, у меня существовала склонность к мелочному оформительству. Так, если я начинал писать в клетчатой школьной тетради рассказ, то наперед окаймлял всю страницу бордюром из мелких зеленых точек и красных крестиков; точки располагались в "узлах" клеточек, а крестики - между ними. Эта китайская работа, при всей ее дикой трудоемкости, хорошо меня успокаивала, если только я не задавался целью заранее оформить всю тетрадь вперед. Еще зимой 1976 года тетрадь с моей "летописью" (дневником) была сплошь окаймлена бордюрами. Впоследствии - в 1980-е и даже 1990-е годы - эти хлопотные ручные творения сменились простыми рамками, прочерченными по линейке, с разрывом наверху для номера страницы. Возможно, если бы в 1995 году я не перенес всю свою писанину в компьютер, то чертил бы эти рамочки и по сей день.

Что же касается закладок, их история восходит ко временам второго или третьего класса. Когда бабушка читала книгу, то, не мудрствуя, загибала уголок последней прочитанной страницы, и я, глядя на нее, так же поступал со своей детской макулатурой. Однажды это увидела мать и возмутилась. "Книга - наш друг", как утверждали в то время плакаты, и ее не годилось портить. Для этой цели культурные люди использовали специальные закладки или хотя бы обрывки старых газет. Для примера мне были даже куплены несколько гибких пластиковых закладок черного цвета. Толстые и неудобные, они сразу выпадали из книги, поставленной вертикально.

Но я придумал лучше: вырезать из плотного ватмана прямоугольники размером приблизительно 3 х 10 см, мелко раскрашивать их с обеих сторон и использовать с той же целью. По крайней мере, они никогда не вываливались. И вот, с той же китайской тщательностью, что и в случае бордюров, я приступил к новой работе. Рисунки филигранно исполнялись шариковыми ручками в четыре цвета: красный, зеленый, синий и черный; других цветов в то время не выпускали. У закладки оставлялись белые поля в 1 мм, затем следовали красная и зеленая кайма, внутри же располагался рисунок астрономической тематики - например, комета с хвостом. Ночной фон обыкновенно закрашивался темно-синим. На обороте я делал пояснение: "Комета Галлея", фон этой надписи закрашивался широкими косыми полосами, зелеными и красными. Большой популярностью у меня также пользовался Сатурн.

В итоге получалась довольно красивая безделушка, на которую было приятно смотреть. Сам я закладками пользовался мало, а больше работал на экспорт: раздаривал их родителям и гостям. Отец и мать уносили их на работу и, по их словам, пользовались до самой пенсии: ведь стол инженера всегда завален горами книг и брошюр, которые второпях закладываются чем попало, включая даже карандаши.

С годами "жанр закладок" постепенно эволюционировал в сторону чистого искусства. Большие прямоугольники, действительно пригодные для закладки книг, теперь казались мне слишком топорными. Новые бумажки делались меньше, короче - иногда овальными, иногда каплеобразными. Бывали и фигурные закладки: к примеру, я не только рисовал комету, но и саму закладку вырезал в форме кометы.

Наконец, во второй половине 1970-х годов, на смену "закладкам" пришли "медали". У меня был большой и очень неудобный пластмассовый угольник с вырезанными внутри кругами; по одному из них я очерчивал будущую медаль (диаметром около 6 см), вырезал и с обеих сторон окантовывал традиционной красно-зеленой каймой. На лицевой стороне делалось изображение какого-либо памятного события. Так, в 1975 году я занимался расчисткой дачных крапивников, и каждый успех такого рода увековечивался особой медалью. Оборотная сторона, сохранив прежний фон из красно-зеленых полос, имела в середине геометрические узоры. Теперь для фона я научился делать полутона, нанося легкие сеточки разных цветов, напоминавшие мелкую рябь денежных купюр. По окружности, в специальной узкой полосе, размещалось краткое пояснение или девиз.

Качество многих из этих медалей я сегодня считаю высоким - если, конечно, не тягаться с профессиональными художниками. На одной из последних медалей (1979), посвященных моему трактату "Итог прошлого" (1977), где я впервые сделал попытку аналитически разобраться в своих делах, - на лицевой стороне этой медали была изображена горящая свеча, окруженная мраком; надпись по контуру гласила: "Здесь начинался поиск". Все медали хранились в "архивной" коробке и в октябре 1982 года были уничтожены вместе с ней.

Напоследок упомяну еще о "живых картинах", которые я иногда устраивал по выходным или в случае прихода гостей. Они возникли непосредственно из игры в солдатики, точнее - из крепостного строительства, которым я очень хотел похвастать. В длинном коридоре, ведущем из прихожей в спальню, гасился свет. Зрители садились на стулья возле прихожей, на другом конце мною были выстроены домики, железнодорожная станция и пр. Я открывал в темный коридор дверь из ярко освещенной спальни и рассказывал зрителям, что и почему здесь изображено. Потом дверь закрывалась, я в полутьме вносил небольшие изменения, вновь распахивал дверь и продолжал свой рассказ. Иногда, если изменения оказывались долгими, зрители, соскучившись в темноте, начинали роптать, и я милостиво отпускал их до нового приглашения. Позади их стульев, возле холодильника, я взгромождал на табуретку свой ящик с игрушками. Это был как будто киноаппарат, а мои сцены - как будто кадры из фильма.