Новая хозчасть

Автор: Михаил Глебов, ноябрь 2002

Было б очень просто
В жизни без компоста.
Без компоста негодна
Грязь к посадкам ни одна!
(1978, из черновиков)

Если 1968-й год был практически нацело посвящен строительству и отделке жилого дома, а в 1969-м эти работы лишь заканчивались, то с хозчастью дело обстояло в точности наоборот. В 1968-м туда между делом перекатили сарай и выстроили новую уборную, а приведение в порядок и их, и окружающей территории заняло все лето 1969-го. Причем здесь, как и в доме, работали почти исключительно Глебовы, явно вступавшие в фактическое владение участком (юридически он числился за дедом еще лет десять); Валентина больше хлопотала по саду, а Алексей, изгнанный из правления, облеживал свою новенькую кушетку.

До 1968 года никакой хозчасти в саду вообще не было, ибо по тем драконовским нормам сараи строить запрещалось, и даже уборная была сделана такой крохотной будочкой, чтобы едва войти человеку. Наша уборная, сколоченная из некрашеных темных досок, стояла в правом заднем углу, где к нашему саду подходили владения некоего вельможи (того самого, который помог Алексею устроить меня в английскую спецшколу). Он посадил на самом углу березу, она выросла большая, наклонилась двумя стволами в нашу сторону, и ее плакучие ветви зеленым кружевом осеняли наш мрачный клозет.

Оба ряда задней малины немного не доходили до угла, и здесь, перед уборной, образовался свободный пятачок земли, где жгли костер и с годами росла громадная куча скошенной и надерганной травы. Инструменты частью хранились в двух "рундуках" позади старого домика, частью - в дедовой землянке ("леднике"), а мелкий инвентарь заполнял все стены уборной, не пуская людей внутрь дальше порога. Все это было неудобно, и многие садоводы уже втихомолку сколачивали некие подобия сараев. Но Ларионовы, как и с жилым домом, "пропустили ход", зато теперь у них в качестве сарая оказался прежний домик - капитальное сооружение размерами 3 х 3 м, куда легко вмещалось невероятное количество всякого скарба.

Сзади наш участок граничил с запущенным садом Шведовых. Старый домик перекатили к задней границе и поставили на кирпичные подкладки в метре от канавы, окном к соседям; таким образом, по дороге хибару развернули на 180 градусов. Само окно намертво заколотили досками против разбойников; электричества в сарае тоже не было (отец все мечтал его подвести), и, таким образом, он освещался только сквозь распахнутую дверь. С потолка и стен ободрали обои (впрочем, они уже и так наполовину отклеились от сырости), и затем стены оклеили старыми газетами. Вправо от двери, там, где раньше стояла моя "колыбелька", установили мрачный платяной шкаф, занятый удобрениями и химикатами. Дальше еще оставался свободный угол, который отец впоследствии застроил несколькими широкими полками; в них набилась толпа грязных банок с остатками краски. Угол сарая, противоположный двери, был занят оконными рамами прежней террасы (Иван собирался использовать их на каком-нибудь из его крылец), запасными листами кровельного шифера, фанеры и пр.

Прямо за дверью, по левой стене, стояло множество ручного инвентаря - лопат, грабель, тяпок и также всякой экзотики вроде ручного плуга, трезубца а-ля Нептун и двух коловоротов для сверления скважин. Все эти кривые железки на длинных ручках, будучи свалены вместе, так перепутывались, что вытащить нужную часто оказывалось непосильной проблемой. Тогда отец сделал несколько сквозных загонов, где лопаты стояли вместе с лопатами, тяпки с тяпками и пр. Затем я набил по стене много гвоздей для мелкого инвентаря, аккуратно приноравливая их для каждой конкретной тяпки; но поскольку внизу не было подписей, а тот, кто пользовался тяпкой, затем не мог припомнить, с какого гвоздя ее брал, и вешал куда попало, - то вся моя аккуратность пропала втуне.

Перед дверью сарая были положены на кирпичи две доски, вместо крыльца. На ночь сарай запирался. Каждое утро (еще до завтрака) начиналось с того, что отец (а впоследствии - я) тащился туда со связкой ключей и распахивал дверь. Это подтверждало, что новый день действительно наступил. Запирали дверь, как правило, уже затемно, перед тем обойдя участок и подобрав разбросанные инструменты. Особенно резво этот процесс шел перед дождем; тогда по травянистым дорожкам сада с грохотом мчалась моя детская коляска, переделанная в садовую тачку; я на бегу подхватывал и кидал в нее валявшиеся тяпки.

Справа от двери, перпендикулярно к сараю, был приделан "верстак": две толстых и довольно узких доски. Николай Иванович Кукин, признанный мастер плотницкого дела, только насмешливо кривил губы. Действительно, работать на папином "верстаке" топором было невозможно: доски слишком сильно пружинили. Еще правее, вдоль стены, лежала на кирпичах громадная железнодорожная шпала, даже вбитые костыли уцелели. Это был мой "верстак": он хотя бы не трясся. Здесь я терпеливо выпрямлял гнутые гвозди, пилил дощечки для игрушечных шлагбаумов и прочей ерунды. Вдоль всей левой стены сарая были навалены корявые подпорки для яблонь, использовавшиеся в редких случаях урожая; снизу они потихоньку гнили, а поверху их осеняла вездесущая крапива.

Неподалеку от сарая, слева, отец врыл два столба с водопроводной трубой между ними: это был турник для меня. Я никогда не умел толком подтягиваться и вообще не видел в турнике проку; к тому же он оказался слишком высок и был досягаем лишь со скамейки. Иногда отец подсаживал меня, и я некоторое время болтался сосиской, ожидая дальнейшей помощи.

Позади сарая метровый проход вдоль канавы был завален гнилыми досками, которые таким образом "хранились". Справа, в метре от сарая и вплотную к Шведовской границе, стояла уже описанная уборная. Там, согласно требованию Валентины, был и рукомойник, и таз, но я не припомню, чтобы кто-нибудь заливал в этот рукомойник воду. Промежуток между сооружениями, заросший крапивой, широко использовался ночью для справления малой нужды (ибо внутри темной уборной, несмотря на окошко, несчастный посетитель мог производить все действия исключительно ощупью). Заднее бревно уборной, перекинутое над ямой, оказалось довольно хлипким, и по мере того, как оно подгнивало, вся халабуда стала отчетливо заваливаться назад. Родители гадали, как скоро весь нужник трагически упадет на спину, и кому повезет в этот час находиться внутри. Из-за перекоса уборной дверь, открывавшаяся наружу, с треском захлопывалась за посетителем без помощи всяких пружин. Возле самого входа, как уже говорилось, стояла бочка, куда бросали жестяные и стеклянные банки. Время от времени их выгребали и уносили за околицу в грязном ведре.

Вся основная хозчасть располагалась правее уборной. Здесь разровняли землю, и на очищенной площадке размерами примерно 6 х 8 метров возвели разные мелкие сооружения. Сразу вслед за уборной, в сторону угла, отец сколотил ящик для "компоста", т.е. для скошенной травы, которая могла там спокойно перегнивать, образуя питательный чернозем. По правилам, компостную кучу дважды в год следовало "перелопачивать", хотя, как мне кажется, авторы инструкции плохо представляли прелесть этого процесса. Верхний слой наваленной травы быстро высыхал до состояния сена; но чуть копнешь вилами вглубь - начиналась омерзительная гниль, полная дождевых червей; она разогревалась за счет процесса гниения так, что было горячо стоять в сапогах, а из-под ног восходил вонючий пар. Если же добавить, что многие садоводы для пущей питательности сливали в компост содержимое выгребных ям, процесс "перелопачивания" становился уж и вовсе неприятным.

Самый угол был занят горой коровьего навоза, который вскоре до такой степени пропитался корнями крапивы, что приходилось вырубать лопатой дерновину и стряхивать с нее остатки навоза в ведро. Дальше, уже вдоль Кукинской границы, тянулись другие кучи - кирпичей, булыжников, ржавой арматуры, которые, конечно же, могли пригодиться для чего-нибудь, а на месте засыпанной прежней уборной поставили один из древних "рундуков", чтобы никто часом не провалился в еще свежую яму. В этом рундуке хранилась окаменевшая и уже ни на что не годная известь. Понятно, что на следующий год все эти завалы, протянувшиеся вдоль обеих границ буквой "Г" (и, по сути своей, действительно бывшие этим "Г"), наглухо заросли крапивой, что надежно предохраняло их от расхищения разбойниками.

Перед компостом еще оставалась свободная лужайка, на которой родители возвели "камин" - площадку 1 х 1 м, с трех сторон огороженную кирпичной стенкой высотой около полуметра. Снизу в кирпичах оставались продухи для воздушной тяги. Эта ерунда просуществовала здесь около десяти лет, хотя и оказалась непригодной к делу сразу по нескольким причинам. Во-первых, нижние "продухи" немедленно забились золой, а снаружи заросли сорняками. Во-вторых, костер, чтобы он горел, требовалось постоянно "шевелить" вилами, которые и сбивали насухо уложенные кирпичи. В-третьих, часто приходилось жечь ветки, попросту не умещавшиеся в "камин", и это тоже его разрушало. Между камином и уборной всегда скапливалась гора всякой дряни на пережог; когда отец находил ее слишком большой, то вечером разжигался костер. Тогда из камина восставали плотные клубы дыма; влекомые западным ветром, они тянулись в сторону Кукинского участка, прогоняя Николая Ивановича из-за верстака. Кукины же, в свою очередь, приноравливали к обеденному времени вынос дерьма из уборной, которое они рачительно использовали для подкормки растений.