Описание дачного дома (2)

Автор: Михаил Глебов, ноябрь 2002

Подъем в мансарду осуществлялся из кухни по крутой лестнице типа стремянки; Иван за дополнительную плату заставил рабочих обшить досками низ лестницы и сделать частые стойки на перилах, чтобы я не вывалился вниз. Лестница сквозь потолок кухни уходила в глухую будку с покатым верхом и, за полуметровой площадочкой, упиралась в дверь. Здесь к стене была прикручена голая лампа, которой обычно не пользовались, ибо поднимавшийся снизу мог зажечь ее только когда уже поднялся, а спускавшийся вовсе не желал возвращаться, чтобы ее выключить. На верхней площадочке при закрытой двери было уютно сидеть и мечтать, или спуститься до половины, в уровень с кухонной люстрой, и наблюдать, как мама и бабушка топчутся между столом и плитой. Если на кухне готовили что-нибудь вкусное, аппетитные запахи уходили в лестничный короб, словно в дымовую трубу, а стекла в мансарде (если было холодно) запотевали.

Мансарда, как уже говорилось, представляла собой единую комнату от одного торца дома до противоположного, т.е имела длину 6,6 м. В ширину я бы дал метра три; из-за вторгающегося лестничного короба помещение имело в плане вид буквы "В", где верхняя (северная) часть составляла примерно треть, а нижняя (южная) - две трети. Почти во всех домах нашего типа здесь находились самодельные перегородки, разбивавшие мансарду на две отдельных комнаты - как правило, спальни (хотя лично я не хотел бы спросонья бегать в уборную по крутой лестнице). Но у нас, после изгнания Ольги, не было никакой надобности всерьез обживать мансарду, и она осталась как бы приятным дополнением к жилью первого этажа.

Мебели в мансарде практически никакой не было; точнее, сюда затаскивали все, что родителям было жалко выкидывать. Так, в 1971 году, после покупки нового телевизора, старый ящик "Темп-2", не проходивший в дверь, Иван, Рита, Валентина и Алексей при активной помощи Кукиных втаскивали на веревках через окно. Толку из этого не вышло, ибо телевизор не выдержал такой встряски и вовсе сдох; отец сколотил под него еще один столик (они рождались, как на конвейре), и с тех пор этот реликт занимал юго-восточный угол мансарды. В северо-восточном углу прижилась Ольгина полка, но там нечего было хранить. В юго-западном углу стоял дощатый топчан с матрацем, но поскольку Иван, как всегда, просчитался и сделал его очень коротким, желающих тут отдыхать не было. В северо-западном углу приткнулся очередной стол с табуреткой, где я написал "поэму про насекомых" и еще много всего полезного. Наконец, спиной к лестничной будке и фасом на юг стоял самодельный же книжный стеллаж, занавешенный тряпкой от пыли; здесь хранилось много журналов, моих детских книжек и инструкций по садоводству. Главной ценностью, несомненно, была обширная подборка журналов "Наука и жизнь", ежемесячно получаемых нами с 1966 года. Мы с папой часто копались здесь в поисках чего-нибудь интересного.

В центре южной половины мансарды на очередном столике располагался детский бильярд - уменьшенная копия настоящего, длиной не менее полутора метров, с плетеными веревочными лузами и коричневым сукном игрового поля. К игре прилагались четыре точеных кия, шарики были стальные, блестящие и очень тяжелые. Когда шар перелетал через борт и стукался об пол, в комнатах поднимали глаза к потолку. Не берусь считать, сколько партий было сыграно за последующие годы, доколе мы со Светкой, расшалившись, не уронили его на пол. Чугунные окантовки луз разбились, играть стало неудобно, и этот реликт довоенного времени, заботливо хранимый Алексеем (он отлично играл на бильярде), канул в дальний чулан.

На низком потолке мансарды, до которого взрослый человек легко доставал рукой, в обоих концах висели два матовых белых шара с лампочками внутри. Осенью туда каким-то образом просачивались мухи, замерзали, и весной приходилось их вытряхивать. Здесь вообще водился особый вид крупных мух с желтыми спинками; перед морозными зимами они десятками скапливались в углах потолка, образуя черные живые гроздья. Окна, как я уже говорил, были вытянуты в ширину, трехстворчатые, причем средняя створка не открывалась. В знойные дни в мансарде было жарко, а когда начинался дождь, мы торопились подняться "наверх", чтобы слушать его успокаивающий гул по шиферной крыше. Грозы и ливни со шквальным ветром выглядели отсюда, как со смотровой площадки. При появлении черной тучи следовало бегать по саду, доколе не хлынет ливень, а потом скорее мчаться "наверх" и смотреть, как ветер порывами гнет тополя и несет дождевые волны. Папа всегда составлял мне компанию, мать же боялась молнии и предпочитала сидеть внизу.

Чуланы с боков мансарды предназначались для такого кошмарного хлама, который было стыдно держать в самой мансарде. Там было глухо и совершенно темно, только сквозь щели фронтона пробивались полоски света. Поэтому отец прикрутил в каждом чулане по три лампы; у входа штепсель втыкался в розетку. Дедов чулан был прямой и довольно удобный, наш же оказался рассечен лестничным коробом в такой степени, что дальняя (северная) его часть была досягаема лишь условно: туда приходилось буквально ползти, опираясь грудью о доски короба. Там, среди пыльных ящиков и тюков, скрывалось мое тайное убежище; я зажигал свечку (что мне категорически запрещалось делать) и подолгу сидел впотьмах, наблюдая колышущееся пламя.

И Ларионовы, и Глебовы обладали поразительной способностью аккумулировать всякий хлам; любая старая вещь казалась им еще пригодной к употреблению, запаковывалась в газету и исчезала в раскрытом зеве чулана. Московские антресоли хотя бы изредка чистились; здесь же была конечная инстанция - не тащить же, в самом деле, такие полезные вещи на свалку! В 1972 году, после смерти Валентины, когда с Алексеем уже совсем перестали считаться, Иван и Рита произвели капитальную ревизию древних запасов. Выяснилось, что всего за четыре года оба вместительных чулана были завалены доверху. Я помню горы банок, ботинок, коробок, свертков, древние керосинки, насквозь пропыленные чемоданы, ломаный граммофон предвоенного времени с целым сундуком пластинок, худые шины от "Москвича", рулоны обоев, пожелтевших от времени, и много других ценностей. Часть из них все-таки была изничтожена, прочее уложено обратно в чуланы. А так как описей никто не вел, то и содержимое этих богатств оставалось неизвестным.

Кухонное крыльцо служило единственным доступом из сада в дом; кажется, отец успел построить его еще в 1968 году, ибо на фотографиях 1969-го оно уже гордо возвышается перед кухней. Прямо у двери была площадка размером в квадратный метр; вниз от нее вели четыре ступеньки с перилами. Перед крыльцом была забетонирована площадка высотою в два кирпича; следовательно, она заменяла еще одну ступеньку. Сразу вслед за этим отец распространил верхнюю площадку метра на полтора влево; там у стены была лавочка для резервных ведер с чистой водой. Он бы протянул площадку и дальше вдоль террасы, если бы не помешал ящик для газовых баллонов. Сверху площадка была накрыта козырьком из шифера, но поскольку он был узкий, дождь засекал под него до самой стены дома и делал это укрытие фактически бесполезным.

Парадное крыльцо за ненадобностью делалось позже и стало для отца настоящим камнем преткновения. В сущности, он даже не мог объяснить, зачем его строит: ведь через эту дверь все равно никто не ходил. Сперва появилась лестница с верхней площадкой и таким же бетонным тротуарчиком внизу; потом, уже в 1970-х годах, Иван дотянул площадку до северо-западного угла террасы и также накрыл козырьком. Каждую весну это несчастное сооружение перекашивало под разными углами, отдирало от дома, а стойки козырька изгибались дугой. Эта площадка вовсе никак не использовалась; правда, одно время я пытался там загорать (что красноречиво свидетельствует об эффективности козырька).

Оба крыльца с площадками и козырьками не имели никакого реального смысла, это были ревнивые пародии на успехи соседей (мы, мол, тоже не лаптем щи хлебаем). Ибо по мере того, как запретительный пыл в правлении остывал, садоводы стали пристраивать вместо крылец большие дополнительные веранды; многие там даже обедали. Но что и кому собирался доказать своими жалкими халабудами отец, разумный человек вряд ли ответит.