Разные уроки

Автор: Михаил Глебов, ноябрь 2002

Трудно сказать, повезло мне в том или нет, но именно с 1968-го учебного года в школах Москвы была введена "новая программа" - возможно, впервые со сталинского времени. Те, кто учился во втором и последующих классах, продолжали занятия по-старому; нам же выдали новенькие разноцветные учебники, где, например, Арифметика гордо именовалась Математикой и действительно содержала кучу разрозненных элементов алгебры и геометрии. Раскладывая счетные палочки, мы заодно учили, что такое "луч" и "отрезок", а в задачках с первых же дней ставили "икс". Это до крайности взбесило Валентину, которая до революции училась на Математическом факультете Московского университета.

- Что же это такое! - восклицала она. - Ведь цель всех задач есть развитие логического мышления ребенка; поэтому они должны решаться методом письменного рассуждения: первый вопрос, второй вопрос, третий, оттуда наконец выходит ответ. А эти (учителя недоделанные) всунули сразу "икс" и учат ребят действовать по шаблону, не понимая, зачем, как и где этот шаблон может применяться! Этак пусть бы уж сразу заглядывали в конец учебника да списывали готовый ответ.
- Нет там теперь ответов, - уточняла мама. - Они такую возможность предусмотрели…
- Ну так еще глупее выходит: как же теперь ученик, решая задачу дома, сможет узнать, правильно ли он ее решил?

Предмет Чтение велся по учебнику "Родное слово", на обложке которого пестрела хохломская роспись. Главной задачей здесь было "читать и пересказывать" коротенькие рассказики; мы каждый раз так и писали в своих дневниках: чит и пер. По субботам же было "внеклассное чтение"; для этого всем раздали колоссальные тома хрестоматии, где большая часть рассказов относилась к дедушке Ленину. Эта книга занимала в портфеле больше места, чем остальные учебники вместе взятые. По правде сказать, я раскрывал ее с большим удовольствием, и именно мне чаще всего поручали читать ее вслух.

На уроках Чтения также приходилось отвечать наизусть дурацкие стихи, причем много. Так, например, к Восьмому марта мы зубрили следующий шедевр:

Как ударит в скворечник
Птица певчим крылом,
Самый первый подснежник
Встанет к солнцу лицом,
Зазвенит лепестками,
Славя щедрость зари.
Подари его маме,
Не забудь, подари!

Когда я в голос талдычил по книге эту ахинею, все домашние были в шоке.
- Да что же это такое! - возмущалась Валентина. - Забивают головы детям всякой дрянью вместо того, чтобы дать им хоть лирику Пушкина, хоть басни Крылова! Как будто у нас мало хорошей поэзии!

На уроках Труда Вера Семеновна как-то обучила нас делать из бумаги стаканчики: на листке ватмана аккуратно расчерчивалась выкройка, вырезалась, сгибалась, где надо - склеивалась, и получался высокий квадратный стакан или, по желанию, коробочка. Я густо замазал выкройку желтым карандашом, на всех гранях изобразил цветы сорняков, распространенных в нашем саду, и получил пятерку за лучшую работу в классе. Этот стаканчик еще долго пылился на моем письменном столе дома.

Уроки Пения проводились в специальном мрачном классе (окна смотрели в глухую стену здания метро) с мышино-серыми стенами, где размещался Чайковский и другие музыкальные гении. Вела занятия молодая "певичка" Викторина Степановна - пожалуй, единственная действительно красивая учительница из всех. Казалось, будто эту райскую птичку заключили сюда, словно в тюрьму. Обладая пронзительным голосом, она быстро приводила всех к порядку и потом под аккомпанемент старенького пианино мы всем хором гудели:

То березка, то рябина,
Куст ракиты над рекой.
Край родной, навек любимый,
Где найдешь еще такой,
Где найдешь еще такой???

Кроме того, мы учили песню о греческих коммунистах, беззаветно сражавшихся с тогдашним "режимом черных полковников":

Герой подобен молнии и грому,
Смело он, смело он в бой на врага-а идет!
Ты умер, брат, погиб, но не был сломлен,
Тебе, герою, слава и почет!!!

Хотя я выл, как пожарная сирена, не соблюдая мелодии, милейшая Викторина Степановна прониклась ко мне симпатией и всегда ставила пятерки. "Это ничего", - утешала она. Как-то раз я прямо объявил, что не имею ни голоса, ни слуха, а она принялась с жаром доказывать обратное. В особенности ей польстил визит отца, который однажды умолял ее отпустить меня куда-то; а поскольку все остальные родители дружно игнорировали певичку как персону незначительную, мои достоинства в ее глазах выросли на недосягаемую высоту.

Физкультура на первых порах проходила прямо в классе. Мы всем гуртом переодевались в "спортивную форму" - черные трусы и голубую футболку - и, выйдя из-за парт, проделывали всякие упражнения. Иногда разминка проводилась и во время нормальных уроков, если Вера Семеновна замечала, что мы начали слишком ерзать. Затем нас стали выводить в коридор и там устраивать "эстафету" с футбольными мячами. Я относился к делу очень серьезно и бежал что есть духу, чтобы не подвести своих. Вера Семеновна также на это время меняла свою юбку на черные спортивные штаны. Во втором классе мы занимались физкультурой в актовом зале, где в углах были навалены кожаные маты. Здесь нас учили кувыркаться через голову вперед и назад; я не умел и очень боялся, но Вера Семеновна демонстративно подставляла руки, чтобы я не ушибся, и когда наконец-таки добилась своего, "акробатика" стала единственной частью физкультуры, которую я любил.

На Рисовании каждый мазюкал, что ему нравилось, большей частью акварельными красками, отчего в альбомах господствовала дикая грязь. Мне смутно помнятся какие-то аляпые цветы в стиле народных промыслов и сверкающая пятерка рядом. Я даже нарисовал акварелью грядку садовых цветов на длинной полоске ватмана и подарил маме; эта живопись долго висела над нашим обеденным столом. Как-то раз велено было рисовать бабочку, и Вера Семеновна изобразила эскиз на доске: крылья пятнистые, а тело полосатое. Тут отчего-то возник смех, и такой заразительный, что весь класс минут пятнадцать не мог успокоиться. Вера Семеновна тоже хохотала, говоря, что эта бабочка служит матросом. Это было явное наитие из духовного мира, необъяснимое естественными причинами. Потом оно исчезло, и класс вдруг мгновенно успокоился.

Как-то раз объявили конкурс детского рисунка; все родители переполошились, как будто этот конкурс что-либо решал, и звонили друг другу в надежде проведать, какую там задумали тему. Великолепный Алексей и тут не подкачал: он предложил взять хорошую открытку с изображением Спасской башни и аккуратно перерисовать в альбом, не забыв Красную Звезду на верхушке, а на чужие расспросы пока отвечать, будто рисуем поле с березками. Запасшись красными карандашами различных оттенков, я с китайским терпением воспроизвел почти точную копию этого символа Советской власти, так что до сих пор помню множество мелких архитектурных деталей, которые обычно ускользают от глаз. Этот мой рисунок - который из-за кривизны линий нельзя было приписать стараниям моих родителей - уверенно занял первое место и долго висел в коридоре у дверей класса. Некоторые, спохватившись, вдогонку тоже нарисовали Кремль, но так аляпо, что мой приоритет устоял, и меня даже стали почитать художественным талантом.

Так или иначе, но я действительно рисовал лучше многих и впоследствии легко изображал всякие кувшины с бликами света, муляжи разных фруктов и огромную ящерицу (варана), прибитую к фанере, которая служила нам моделью несчетное множество раз.

Во втором классе нам неожиданно объявили, что будут давать уроки танцев под названием Ритмика. К нам в класс явилась древняя жирная старуха в монашеском черном одеянии и кривая на один глаз; она шла, с трудом шаркая туфлями. Вера Семеновна объяснила, что это очень заслуженный человек, что она воевала в партизанском отряде, пулеметной очередью ей перебило обе ноги, и теперь она станет учить нас танцам. Это чудо природы называлось Ксенией Константиновной. Раз в неделю она выводила нас в актовый зал, и там мы разучивали менуэт: более живые танцы этому педагогу были явно не по силам. Певичка со сцены аккомпанировала нам на рояле. Иногда мы иноходью скакали по кругу, хлопая в ладоши себя и партнера, и даже пытались освоить какой-то фрагмент кадрили. Мне очень нравилась эта веселая беготня; именно здесь я чуть-чуть вдохнул то обаяние, которое присуще нормальным бальным танцам (и которого напрочь лишена дискотека). Через некоторое время Ксения Константиновна захворала, и на том наши занятия кончились.

В первых классах нас жутко одолевали прививками. Когда в середине урока приоткрывалась дверь и жирная тетка в белом халате делала знак Вере Семеновне, в классе повисала гнетущая тишина. Уколов боялись все, а я - и еще того больше. Если речь шла о "пирке" или "манту" - тестах на предрасположенность к туберкулезу, при которых надрезалась или прокалывалась кожа запястья, - всем велели просто закатать рукава, а медсестры ходили по рядам со своими орудиями пыток. Настоящие же уколы делались на первом этаже, в кабинете врача; в этих случаях ребят отправляли туда по алфавиту, и когда возвращался один, ему на смену торопился другой. Дисциплина была такова, что я не помню случаев, чтобы хоть один не дошел до цели. Моя фамилия располагалась недалеко от начала списка; с одной стороны, это было хорошо (меньше ждать и бояться), с другой - каждый ведь хочет подальше оттянуть неприятность.

Бывали и зубные проверки; иногда нужную пломбу ставили здесь же, причем на совесть - они всегда держались подолгу; если же огрехов имелось много, от ученика требовали идти в районную поликлинику. Запуганный зубными врачами еще со времен поступления в школу, я боялся этих экзекуций еще сильней, чем уколов. Однажды мне бетонировали большое дупло, и я, доведенный до точки, стал много ерзать, а на замечание врачихи промычал сквозь вату что-то несвязное. Внезапно врачиха отчего-то взбесилась и некоторое время глядела на меня в упор ненавидящим взглядом; это было похоже на тот случай, когда я назвал мать "пиявкой". У меня, кажется, даже стала дергаться челюсть. Тем не менее, работу она докончила на совесть, что хорошо характеризует не столько ее, сколько общую мораль того времени.

Под Новый Год в актовом зале ставилась большая елка, украшенная стеклянными шарами, бусами и электрогирляндами. Она закреплялась в железном треножнике ближе к выходу, чтобы не мешать расстановке стульев перед сценой. В последний день второй четверти малышню рассаживали по местам, и Дед Мороз со Снегурочкой давали короткое представление. Потом дети, подгоняемые учителями, растаскивали стулья и некоторое время водили хороводы, ожидая, пока "елочка зажжется".

Кажется, в третьем классе был устроен даже маскарад. Родители ломали голову, что бы мне такого придумать (сам я пребывал в апатии), и наконец догадались пришить к лыжному костюму красные лампасы, чтобы вышел не то казак, не то гусар. Отец, набивший руку в склеивании светофоров, изготовил из обувной коробки настоящий кивер: его отделали какими-то орнаментами из цветной бумаги, а вверх торчал картонный плюмаж. Другие дети пришли в специально сшитых костюмах: их вельможные родители не желали ударить в грязь лицом. Маскарад начинался вечером, когда уже стемнело, и мне было странно бродить по спящим коридорам школы.

В последний день первого класса мы отучились два урока, и потом Вера Семеновна внезапно вывела нас в дальний конец школьного двора, на зеленую лужайку, оставшуюся от старинного парка. Здесь под ее руководством мы играли в салки и в "колдунчики", прятались за стволами тополей и вообще весело провели время до прихода родителей. Это был единственный раз в моей жизни, когда я участвовал в игре большого детского коллектива.