Дачные мелочи

Автор: Михаил Глебов, май 2002

Теперь напоследок осталось добавить лишь несколько частных фактов, уберегая их от неминуемого забвения.

* * *

Неподалеку от нашего сада высилась деревянная, вымазанная дегтем опора высоковольтной линии, состоявшая из двух 12-метровых бревен с верхней перекладиной и крестовиной посередине. Несмотря на свой ярко выраженный интерес ко всевозможным столбам, этот я невзлюбил с самого начала и даже решился принять крутые меры. Я пришел к отдыхавшему деду и в категорической форме (что у меня хорошо получалось) потребовал немедленно спилить столб. Алексей опешил, но, видя мою мрачную решимость, не стал спорить. Он взял большую двуручную пилу, уцелевшую еще со времен дореволюционного Петергофа, и вместе со мною направился к столбу. Здесь, уже приноровившись пилить, он вдруг стал щупать пальцами зубья пилы: "Так она же не наточена! Нельзя ею пилить". Мы ни с чем вернулись назад.

Через несколько дней последовал диалог: "Ну что, наточил?" - "Наточил." - "Пошли пилить!" - Снова идем с дедом к столбу. Дед принимается за пилу: "Э-э, да она же не разведена! Нельзя пилить!" - "Так разведи." - "Конечно, конечно, давай только сперва пообедаем".

И так повторялось несколько раз. Все как-то у деда не клеилось. Наконец я успокоился и отстал. Было мне три или четыре года. А столб благодаря дедовой самоотверженности достоял аж до начала 1990-х годов, когда его спилили без нашей помощи и заменили круглой бетонной опорой.

* * *

Однажды в комнату дачного домика залетела оса. Мать гоняла ее тряпкой, наконец пришибла и бросила на пол. Я нагнулся, положил ее на ладошку и понес выкидывать. Но тут оса ожила, извернулась и ужалила меня в ладонь. Поднялся дикий крик, меня успокаивали, дули на руку, предлагали чего-нибудь вкусного. Больше до сего времени осы меня не кусали, хотя я их много дразнил, даже в гнезде.

* * *

На полдороге от дома к уборной возвышался дедов "ледник" - землянка для инвентаря, построенная в первые годы участка. Снаружи ледник выглядел земляным горбом метра три на три в плане и полтора в высоту. Весь он сплошь зарос крапивой. Эта была главная страшилка нашего сада, ибо во всех прочих местах Ольга и бабушка беспощадно искореняли крапиву, стоило лишь ей показаться. Но пропалывать крышу погреба, естественно, никто не хотел. Жгучие стебли свешивались оттуда на дорожку и действовали на нервы.

Временами, поддавшись на мои уговоры, папа с грехом пополам обкашивал заросли и выносил вилами на компост. Я даже с горя придумал крапиводергатель - палочку с двумя вбитыми гвоздями на конце. Она подводилась к основанию крапивы, так, чтобы стебель попал между гвоздей, и затем поворачивалась вбок. Однако встречались изогнутые крапивины, которые вели себя непредсказуемо: могли вдруг прыгнуть на тебя или нечаянно съездить по руке. Впрочем, этими подвигами я занимался уже несколько позже.

Еще противнее бывало, когда на крапивную поросль нападали черные гусеницы и висели повсюду, опутав верхушки стеблей грязными коконами.

* * *

Однажды отец ездил в дальнюю командировку - кажется, в Павлодар - и привез оттуда трехколесный велосипед (в советские времена такой дефицит было проще добыть в провинции, чем в Москве). Выглядел он до крайности импозантно: ребенок сидел как будто верхом на летящей белой ракете с алым наконечником. Горе-мастера не рассчитали только вес: все было чугунно-железное, и даже колеса - сплошные литые диски. Моих скромных сил не хватало, чтобы педалями сдвинуть этот танк с места. Так я на нем почти и не катался.

По счастью, на помощь пришел дед. Он в те времена еще неплохо видел, а ходил с палочкой. Когда я в очередной раз тщетно пытался стронуться, он упирал свою палку сзади пониже сиденья. Так мы вдвоем и ехали: он толкал, я помогал педалями. Особенно часто катались мы около рукомойника, по кольцевой дорожке вокруг куста белой бабушкиной травы.

Другое катание, гораздо более приятное, осуществлялось на моей старой детской коляске. Ее за ненадобностью давно уже вывезли на дачу и обломали закрывающийся верх, но сиденье осталось в целости. Дед называл ее "ландо". Когда у него случалось хорошее настроение, я садился в ландо, и Алексей возил меня кругами по обеим дорожкам, а потом, разошедшись, даже выруливал на улицу.

* * *

Как-то раз родители пошли со мною гулять к станции, да проглядели надвигавшуюся тучу. Конечно, по уму следовало бы переждать грозу под навесом у кассы (там и лавочки были), но родители решили иначе. Мы почти бегом устремились обратно к дому, но успели только проскочить придорожный лес, как хлынул ливень. Возле тропинки был перелесок с большими дубами. Папа рванул под дуб, и несколько минут мы стояли там в сухости. Однако гроза удалась на славу, струи воды наконец пробили густой лиственный полог и обрушились на нас. Папа некоторое время стоял нагнувшись и прикрывая меня своим телом (впоследствии каждый раз, проходя мимо, он с удовольствием вспоминал этот эпизод), но толку вышло немного, и вот мы, уже промокнув насквозь, в отчаянии вышли из-под дуба и направились домой.

Тропка превратилась в сплошное море грязи, сверху нас окатывало, как из душа, да еще порывами налетал ледяной ветер. Никогда в жизни я больше так не промокал - буквально до нитки! На подходе к дому гроза благополучно окончилась, засветило солнышко. Ввалившись в комнату, мы стали переодеваться, мне натирали ноги одеколоном и пр., но никто из нас, как ни странно, не заболел.

* * *

Однажды случилась сильнейшая ночная гроза, гром гремел непрерывно, и вдруг ударило так, что все вскочили с кроватей. Мы думали, что молния попала в соседний высоковольтный столб. Однако назавтра выяснилось, что пострадал древний дуб на Централке, в километре от нас. Он лопнул по всей длине ствола и раскололся пополам: электрический разряд мгновенно обратил его соки в пар, который и разорвал древесину. Этот сухой корявый остов еще несколько лет маячил возле дороги.

* * *

Был один случай, когда отец вернулся из командировки поздно вечером, но из-за ревности матери побоялся ночевать в Москве и около полуночи отправился на дачу на последней электричке. Сперва он брел ощупью по лесной тропинке вместе с каким-то мужиком, но тот вскоре свернул в другой поселок. По небу ползли тяжелые тучи, и даже в поле видимость была нулевая. Отец сбился с тропинки, забрел в болотину, промочил ноги и вообще натерпелся страху. Всю дорогу его провожали скулящие ночные птицы. В конце концов он середь ночи застучал в окно нашей хибары и чуть не довел всех до инфаркта. Мать была весьма польщена его героизмом.

* * *

В другой раз из командировки вернулась мать. Мы с отцом жили на даче, а Ларионовых почему-то не было. Стоял, по-видимому, конец августа; погода была прохладная, ветреная, иногда сыпал осенний дождик. Мы с отцом, вооружившись зонтиками, отправились на зады товарищества, где возле сторожки имелась телефонная будка, и выяснили, что мать сейчас выезжает. Оттуда мы напрямую двинулись к станции. У отца был "сталинский зачес" (волосы вверх), они растрепались, и вот по дороге в них запуталась большая оса. Насилу он ее оттуда выскреб. Дело было к вечеру, с запада грядами ползли низкие тучи и просвечивали лучи садившегося солнца. Мне было в диковинку идти на станцию так поздно.

Мы прождали несколько электричек зря, настроение отчего-то сделалось тревожным, и тогда отец решил вернуться к тому телефону и позвонить еще раз. Глупее поступка придумать было нельзя: наверняка если не у кассира станции, так в соседнем поселке имелся телефон. Впрочем, из предыдущих заметок уже понятно, что ждать от моих родителей оптимальных решений было пустым занятием. Мы вновь проделали гигантский маршрут до телефона, но мать, естественно, уже выехала.

Тогда мы отправились на станцию во второй раз; вся эта дурацкая эпопея казалась мне какой-то фантасмагорией. И вот за шоссе, как раз у достопамятного дуба, мы встретили мать, которая тащила здоровенную сумку томатов. Или две сумки. Не понимаю, зачем ей пришло в голову волочь их из Москвы на руках, когда имелась машина! Но, опять-таки, не станем искать здесь логических объяснений. Это были не обычные круглые помидоры, а действительно томаты - болгарские, вытянутые, или, как тогда выражались, "пальчиковые". Я видел их в первый раз в жизни.

В сгущающихся сумерках и при накрапывающем дожде мы наконец дотащились в свою хибару. И тут вдруг выяснилось, что отключено электричество. На одном из столбов террасы висела керосиновая лампа, которой Ларионовы пользовались в войну. Отец достал откуда-то керосин, и вот это древнее ископаемое ярко засияло живым, играющим пламенем. Это был единственный раз, когда лампу зажигали при мне. Поскольку она висела довольно низко, наши колышущиеся тени достигали потолка. А мать расстелила на Ольгином месте газеты и высыпала помидоры, большая часть которых оказалась еще зеленоватой. Нормальной еды на ужин, как видно, не было: мы ели хлеб и зеленоватые томаты с солью, и потом легли спать. Так завершился этот странный день.