Сад моего детства (3)

Автор: Михаил Глебов, май 2002

Если передние части садовых участков сильно разнились от владельца к владельцу и словно соревновались в оригинальности оформления и тщательности ухода, то задние территории долгое время выглядели схоже - в основном благодаря изначально заданной единообразной планировке всех насаждений. Когда экскаватор с большим ковшом, не обращая внимания на границы и личные вкусы, двигался вдоль натянутых веревок, тупо выкапывая через каждые шесть метров ямы для яблонь, и они были посажены, и через несколько лет стали ветвистыми деревьями, - стало уже поздно что-либо менять, и приходилось подстраиваться к существующим реалиям. В несколько меньшей степени то же касалось смородин, крыжовников и малины, которых на протяжении десятка лет - обычного срока их жизни - никто, конечно, не стал бы пересаживать на другие места из чистой эстетической прихоти. Так и вышло, что на всех участках, словно в типовом хрущевском жилье, случайный посетитель уже заранее знал, где он встретит вишни, а где смородину.

Основным (как теперь любят говорить, системообразующим) элементом сада были 14 яблонь и 2 груши, всего 16 разносортных единиц, высаженных в 4 ряда по 4 дерева с интервалами 6 х 6 метров между ними (до боковых границ участка оставалось по 3 метра). На кислой почве они болели и периодические гибли, но система в целом сохранилась на десятилетия, ибо на место выбывшего дерева, естественно, тут же сажали новое. Шестиметровые интервалы, хотя вначале казались чрезмерными, для взрослых яблонь вышли в самый аккурат: их ветви почти встречались, но не мешали друг другу и даже позволяли высадить в промежутках всякую мелочь.

Впереди яблоневого массива, уже с интервалом три на три метра, тянулись несколько рядов вишен и слив. Они начинались сразу позади домиков. Однако эти деревья были совершенно не приспособлены к болотной почве и лет через десять вымерли начисто.

Если передний фас участков был прикрыт рогозными дебрями, то задний край венчался двумя рядами малины, тянувшимися на всю его длину. Перед ними, вплоть до яблонь, умещались два-три ряда смородины. Промежутки между деревьями уже более свободно использовались для клубники и огорода. Кроме того, всем раздавали саженцы красной и черной рябины; первую всегда сажали впереди, за линией рогозы, тогда как громадные развесистые кусты черноплодки маячили вдоль боковых канав, свешиваясь к соседям.

Агрономическая наука того времени настоятельно требовала перекапывать приствольные круги деревьев в радиусе не менее 1,5 метров, держа их все лето "под черным паром". Правильная Валентина строго придерживалась этой рекомендации - и в кратчайший срок сгубила большую часть яблонь, поскольку в болотных условиях сорняки де-факто оказались благом: они отсасывали от яблонь лишнюю воду. Поэтому наш сосед Шведов, забросивший сад на милость бурьяна, сохранил свои яблони гораздо дольше нас.

Вообще почему-то считалось, что территория сада непременно должна быть сплошь перекопана; к нерадивым хозяевам принимались меры. Напротив, очень многие садоводы в погоне за лишними ягодками умудрялись высаживать на каждом метре по четыре куста; это был другой перегиб, подвергавшийся еще более строгой коммунистической критике. В этом отношении участок Ларионовых всегда ходил в середнячках: под "черным паром" держались только приствольные круги да массивы кустарников, прочая территория регулярно обкашивалась отцом. Тем не менее, такого порядка, который поддерживался в саду на протяжении 1960-х годов, в дальнейшем уже никогда не было.

Каждый участок, естественно, имел дорожку, ведущую от дома назад, в сторону крошечной хозчасти, куда свозили удобрения, песок, где разжигался костер и накапливалась груда выполотой травы и всяких отходов (она перегнивала, и получался питательный для растений компост). У Ларионовых было целых две дорожки - левая и правая (соседи не понимали такого расточительного использования земли). Правая дорожка считалась главной, ибо вела в уборную; ради такой чести она всегда была уплотнена специальной трамбовкой, засыпана желтым песком, и Ольга выскребала тяпкой сорняки, наползавшие скраю. Левая дорожка была травяная, запущенная и вела в никуда - просто назад. Устройство сразу двух дорожек оказалось мудрейшим шагом, ибо с течением лет они несколько раз отбирали друг у друга первенство. Кроме того, это позволяло удобнее подвезти в любую точку сада тележку, без которой никакая работа нормально вестись не может.

Груш, как уже сказано, было две, районированные для Подмосковья - Бессемянка и Тонковетка. Первая имела светлую листву и широко ветвилась в стороны; вторая, напротив, отличалась темно-зеленой глянцевой листвой и устремлялась вверх, словно елка. Плоды у них были мелкие, кислые, вряд ли на что годные. Обе они умерли очень скоро, и их разлаписто-колючие дички еще долго мешали чистить рогозу.

Все 14 исходных яблонь были разных сортов; к ним Ларионовы тогда же добавили еще четыре. Не меньше половины их погибло в первые годы; другие я смутно помню; третьи (немногие) храбро дожили до 1978 года, когда их накрыл предновогодний сорокаградусный мороз. Об этой последней категории у меня будет еще много случаев обстоятельно рассказать, перейдя к дачной жизни школьного времени.

Что же касается тех деревьев, которые я еще застал в 1960-е годы, следует упомянуть о печальном, астеничном, покосившемся Ранете Слава, который время от времени давал несколько мелких сухих яблок, изуродованных трещинами и черной паршой. Если их внимательно жевать, они даже были немного сладкими. К 1970 году от него остался один тощий пень, который я умудрился выкорчевать, и это, по-моему, было первое из бесчисленного множества выкорчеванных мною деревьев.

Прямо в конце левой дорожки сидела удивительная карликовая яблоня - Гном. Она почти не росла вверх и, во всяком случае, не требовала для сбора урожая никаких лестниц. Ее изогнутые, растопыренные ветви расходились горизонтально, намертво переплетаясь боковыми побегами. Чтобы они не ложились на землю, дед набил вокруг колья с поперечными планками. Тогда получился как будто шатер, куда можно было заползти с одной стороны и сидеть в зеленом полумраке возле ствола. Удивительнее всего, что эта яблоня плодоносила, и довольно неплохо (карликовые сорта вообще вступают в плодоношение раньше прочих). К августу она была покрыта небольшими, продолговатыми, светло-зелеными яблоками, которые созревали рано и совсем не могли лежать; яблоки были очень вкусные - вероятно, сладкие, но вкуса я совершенно не помню. В 1971 году она внезапно засохла, и корявый дичок некоторое время топорщился возле дорожки, пока я не выкорчевал его тоже.

Другой ценный карликовый сорт - Ранет Победа - имелся у нас слева от террасы, на самой границе с Кулигиной. Советские селекционеры окрестили его так в честь победы над фашистами. Этот тонкий, наклонный, каждую весну очищаемый от сухостоя инвалид скорее был достоин зваться Ранетом Поражение. Однажды на нем выросло крупное вишнево-красное яблоко, и отец с благоговением разделил его на дольки между всеми присутствовавшими. Это так перенапрягло силы ранета, что вскоре он тихо скончался, и я ликвидировал скорбный пень.

Однажды в конце 1980-х годов я случайно заглянул на Палашевский рынок, что возле Пушкинской площади. В тесных рядах выделялся небритый мужик с кучкой больших карминно-красных яблок. У меня вспыхнула догадка, я подошел и спросил:
- Скажите, это случайно не Ранет Победа?
- Он, родимый.
И я, взгрустнув, купил килограмм по безобразной цене.

С вишнями дело обстояло иначе: они засыхали еще быстрее яблонь, но их дички на поверку оказались вполне культурными и давали хорошие ягоды - правда, уже не того сорта. Поэтому многие вишни существовали в нескольких реинкарнациях: они гибли, от корня прорастали новые побеги, быстро вытягивались, вновь гибли, и эта петрушка тянулась до тех пор, пока уже в 1970-х годах мы не решились вовсе от них избавиться. Между прочим, нашему примеру вскоре последовала Кулигина. Эта сухонькая, вострая старушка, вооружившись большим топором, подходила к каждой из вишен, гладила ее ствол и причитала: "Ты уж прости меня, родимая, но ты ведь ничего не даешь совсем… Ты уж прости…" - и с размаху тюкала ее под корень.

Левая дорожка начиналась сзади террасы в обрамлении двух высоченных вишневых кустов, на которых никогда не было ягод. Правее росли две сортовые вишни - Любская и Крупская. Ягоды первой остались в моей памяти похожими на желтую черешню: как-то вечером мы с отцом впотьмах подошли к ней, отец рвал ягоды и давал мне. С тех пор на ней, по-моему, уже никогда ничего не выросло. По другую сторону беседки (относительно бабушкиной розы) сидела вишня с широкой симметричной кроной, я почему-то называл ее "люстрой". Рядом с ней разместилась Владимирка - единственная вишня, прожившая тридцать лет. Ежегодно она давала десятка два сладких, почти черных ягод - если их не успевали склевать дрозды. Дальше, у Кукинской границы, жила кислая Шубинка; она отрастала от корня трижды (последний раз - в четыре ствола), пока я не поставил точку в ее трагической биографии.

Слив у нас изначально было две, и обе сидели у крана. Одна даже вытянулась до такой степени, что я смутно помню, как глядел на нее, задрав голову. Одарив нас десятком кислых ягод, они благополучно засохли, а дички были перенесены родителями в рогозный ряд.

В одном месте справа сидели три громадных куста черноплодной рябины. За ними ревностно ухаживала бабушка. Их ягоды считались целебными, но были до такой степени вяжущими (да еще пачкались), что редкий человек находил в них удовольствие. Именно поэтому рябины ежегодно давали громадные урожаи, которых не могли уполовинить даже ненасытные дрозды. Я эти ягоды не ел, куда их девали родители - не помню, а бабушка оставляла их прямо в корзинах, они там высыхали, сжуривались, она их размачивала и кое-как жевала беззубым ртом на пару с дедом: пожуют-пожуют, да и выплюнут с омерзением в тарелку. Этому развлечению они предавались строго после обеда и называли - "десерт".

На свете существует много видов смородин, из которых наиболее распространены черная и красная, причем вторая считается вдвое более урожайной, стойкой к вредителям и долговечной (хотя менее полезной), и способна расти на самых дрянных почвах. Родители, получив на руки саженец по имени Голландская Красная, из духа противоречия посадили его в прекрасно удобренную землю возле компостной кучи; он болел и не рос. Раза три его пересаживали с места на место и под конец, отчаявшись, сунули в голую глину позади террасы. Смородина ожила, пустила много побегов, и с этих пор на протяжении двадцати лет буквально заваливала нас вкусными ягодами - до 15 кг с одного куста! Сбор урожая отнимал у всей семьи целый день; одни ощипывали кормилицу с разных сторон, другие мыли ягоды, третьи варили компот и "закатывали" в банки. Впрочем, закатывать стали уже после 1968-го года; куда девали ягоды до того, я не помню.

С черной смородиной у Ларионовых вышла глупость. Всем садоводам изначально раздали около двадцати саженцев - раннеспелую сладкую Лию Плодородную и поздний кисловатый Голиаф. Это были мощные кусты, превышавшие человеческий рост; их следовало сажать рядами на расстоянии 1,5 метра друг от друга вдоль задней малины. Но Алексей, работавший в правлении ревизором, подсуетился и выхлопотал себе аж 73 куста. Их напихали где только можно, и все равно последние три штуки не поместились; их пришлось втискивать впереди, возле рукомойника. Валентина все причитала: "Ягодки, ягодки!" И вот однажды вся эта масса смородины покрылась осыпучими ягодами. Родители собрали немножко для себя; Валентина же растерялась от избытка счастья, и почти весь урожай зазря осыпался с кустов. С этого времени они словно обиделись - вообще не давали ягод, а потом кто-то распознал у них смертельную и крайне заразную для растений болезнь - махровость. Поэтому в 1969 году, в ходе большой реконструкции сада, они были все безжалостно выкорчеваны.

Малины Ларионовым также отчаянно не хватало. Не удовлетворившись двумя стандартными рядами сзади участка, они, пользуясь уникальной способностью этой культуры давать корневые отпрыски где не надо, накопали их и высадили вдоль правой (Кукинской) границы от крана до самой уборной. Затем еще два ряда пересекли участок на середине его длины, протянувшись между яблонями. По счастью, малина отличалась ровным, размеренным плодоношением. Ее никогда не бывало ни мало, ни много, ягоды поспевали на протяжении целого месяца и в основном поедались с кустов; в этом нам активно помогали дрозды и черви; излишек ягод как раз годился на варенье.

Кроме того, бабушка обожала крыжовник и ухаживала за несколькими плохо растущими кустами. Они по своей природе тяготели к песчаным, щелочным почвам и на бабушкины благодеяния отвечали скупо. Здесь был десертный ранний сорт Изумруд; он только мучался зря, давая с куста по десятку пушистых, прозрачно-зеленых и очень сладких ягод. Его вообще считали тунеядцем, хотя и жалели корчевать. Гораздо лучше проявил себя Английский Желтый - его кисло-сладкие ягоды при созревании действительно становились янтарного цвета. Их особенно любила Ольга. Бабушка же отдавала предпочтение позднему сорту Финик. На нем висели крупные, зеленые, жесткие - одним словом, несъедобные ягоды, и так продолжалось до середины сентября. Тогда они вдруг делались темно-бурыми, действительно похожими на финики; из них получалось восхитительное варенье.

В промежутках кустов и яблонь там и здесь были разбросаны гряды клубники, также с большим превышением касательно их дозволенного количества. Клубника почему-то высаживалась на острых земляных гребнях высотой не меньше 15 см; там у нее сохли корни, кустики выглядели чахлыми и давали мало ягод.