Картинки мятежа 1993 года

Автор: Михаил Глебов, октябрь 2000

Если "путч" 1991-го года уложился ровно в три дня, причем и до его начала, и после его подавления мирная жизнь текла обычным порядком (и даже в самые дни путча, если, конечно, вы не торчали на баррикадах или не жили в соседних домах), - если он прошел для горожан практически незаметно, то события 1993-го года растянулись во времени на несколько месяцев (по крайней мере, с мая по октябрь, не считая более ранних митингов) и серьезно дезорганизовали жизнь центральных районов, особенно на своем заключительном этапе.

Отчего-то так вышло, что все города страны, вплоть до районных центров и крупных сел, имели на своих центральных площадях памятники Ленину, а столица государства - не имела. Только в эпоху позднего Брежнева власти наконец спохватились и поручили восполнить досадный пробел престарелому скульптору Томскому, автору бесчисленного количества монументов вождя. По иронии судьбы этот памятник оказался последним как для Томского, вскорости умершего, так и для советской власти в целом, ибо уже надвигалась Перестройка. На пустой и неприкаянной Октябрьской (Калужской) площади, где еще не успели построить высоких зданий, вырос громадный Ильич, а по низу гранитного пьедестала суетились чугунные рабочие, возглавляемые дамой - аллегорией революции, которая звала их к победе социализма, выставив в сторону метро большой аппетитный бюст.

Поскольку Манежная площадь традиционно использовалась для митингов демократического толка, а на Красную никого не пускали, сквер и проезжая часть возле нового памятника была обжита коммунистами, которые собирались здесь с красными флагами на Первомай и Ноябрь. Когда Верховный Совет разругался с Ельциным и фактически возглавил силы реванша, митинги на Октябрьской площади приобрели особенно частый и упорный характер. Вдохновленный своими экскурсиями к Белому дому в 1991 году, я по выходным иногда пересекал Крымский мост, чтобы понаблюдать живьем кипящие на площади страсти.

Народ растекался во всю ширину проспекта, по которому милиция еще загодя перекрывала движение (впрочем, разумные горожане по выходным за версту огибали эти края стороной). У выхода из метро и дальше по тротуарам предприимчивые бабульки с красными бантиками в петлицах торговали идейными брошюрами, фотографиями Сталина и других вождей, красными флажками, значками и прочей советской атрибутикой. Молодые, коротко остриженные парни раздавали листовки и самиздатовские газеты с подслеповатым неразборчивым текстом. Статьи были пропитаны животной злобой и содержали такой маразм, что вызывали у меня отвращение, хотя несомненно нравились присутствующим. Не брать их было нельзя, чтобы не спровоцировать драки; поэтому я послушно собирал их стопкой и на обратном пути, воровато оглянувшись, выкидывал в мусорный бак.

Ораторская трибуна помещалась где-то между ботинок вождя революции. Оттуда доносились мегафонные выкрики, сопровождаемые волнообразным ревом толпы. Над головами колыхалась мешанина из красных флагов, портретов Сталина, ругательных лозунгов, православных икон и черно-желто-белых штандартов царствующего дома Романовых (которые, вероятно, были бы этим весьма озадачены). Если демократические митинги собирали обыкновенных по лицам и одежде москвичей, будто на площадь высыпалось содержимое нескольких поездов метро, - толчея у памятника Ленину по первому взгляду казалась неестественной и даже карикатурной. Здесь было много бедных, плохо одетых стариков, увешанных воинскими медалями, и неряшливых работяг с тупыми, склонными к пьянству лицами. Между ними сновали молодые парни с военной выправкой, в униформе темного или защитного цвета. Атмосфера была напряженной и еще взвинчивалась усилиями ораторов. Чувствовалась общая потребность каким-то путем излить клокотавшую злобу, - то ли идти бить милицию, то ли передраться между собой. Моя физиономия плохо вписывалась в этот контекст. Люди подозрительно оглядывались, стриженые парни перекидывались короткими репликами, и я, потолкавшись среди них несколько минут, с облегчением удалялся восвояси.

Несколько раз, взвинтив себя истеричными воплями, вся толпа устремлялась по улице Димитрова (Якиманке) в сторону Кремля, но их на полпути останавливала милиция. Привыкнув к миролюбию демократических митингов и как-то не представляя, что демонстранты могут быть атакующей стороной, стражи порядка выходили с голыми руками, перегораживая улицу теми тоненькими стальными барьерчиками, которые используются при входах на стадионы и перегруженные станции метро. Эта очевидная незащищенность спровоцировала первое кровавое столкновение.

Вскоре после майских праздников 1993 года громадная толпа митингующих, в очередной раз без толку сунувшись на Якиманку, неожиданно потекла в обратном направлении, к площади Гагарина. Милиционеры спешно погрузились в автобусы и, объехав по переулкам, преградили ей путь в районе улицы Стасовой. По всей видимости, их начальство решило чинить демонстрантам препятствия, куда бы они ни пошли. Однако дело приняло дурной оборот. К разъяренным коммунистам подоспели грузовики с камнями, арматурными прутьями и прочим "оружием пролетариата". Боевики с разгону катили на милицейскую цепь тяжелые шины от грузовиков и, размахивая арматурой, устремлялись в образовавшиеся бреши. Здесь погибли несколько милиционеров, а пострадавших с обеих сторон было не счесть. Все же атака была отбита, и демонстранты группами рассеялись в переулках. Я, по иронии судьбы, в это самое время находился на площади Гагарина, на превосходном мелкооптовом рынке, который впоследствии "съело" Третье кольцо, но ничего не слышал. Родители между тем смотрели телевизор и приветствовали меня на пороге так, будто я вернулся с фронта.

Побоище на Ленинском проспекте шокировало москвичей. Впервые с начала Перестройки люди возмущались бессилием и нерасторопностью милиции, которая способна гонять только хлипких интеллигентов и не может управиться с действительными погромщиками. Резонанс получился такой сильный, что от коммунистов отвернулись многие сочувствовавшие им люди и стали напрямую приравнивать их к фашистам. Откуда-то возникло и разошлось в массах оскорбительное прозвище "красно-коричневые". Конечно, Верховный Совет продемонстрировал силу (по которой за горбачевские годы все успели соскучиться) и этим склонил некоторых в свою пользу, однако большинство граждан с негодованием повернулось к погромщикам спиной. Иными словами, коммунисты своей необдуманной решительностью выиграли копейку, но потеряли рубль, точнее, потеряли все, ибо с репутацией фашистов далеко не уедешь.

Милиция также сделала необходимые выводы, исполчась супротив боевиков и старушек несколько на средневековый лад. В теленовостях замелькали репортажи с учебных площадок, где милиционеры, обернутые для сохранности бронежилетами, со щитами римского образца и неандертальскими дубинками, делали устрашающие выпады и дружно кричали "Ы-ых!".

Однажды летом, направившись в сторону Крымской площади, я с удивлением обнаружил, что автомобильное движение по Садовому кольцу полностью перекрыто. Постовые с руганью заворачивали машины на набережную и Комсомольский проспект. От метро "Парк культуры" к Крымскому мосту тянулась жидкая струйка знакомых персонажей с обмотанными тряпьем красными флагами, - они спешили на очередной митинг. Заинтригованный происходящим, я пустился туда же. На той стороне, вровень с берегом, мост перекрывала двойная цепь бронированных милиционеров. В толстых бронежилетах и зеленых армейских касках, они стояли, прикрывшись прямоугольными алюминиевыми щитами. С боков щиты были отогнуты внутрь, как бы охватывая собой милиционера. Сквозные отверстия вдоль верхней грани облегчали обзор, в отверстия пониже можно было пихать неприятеля палкой. Перед фронтом цепи тянулось подобие легкой металлической баррикады. Другая цепь располагалась ниже, напротив входной арки Парка культуры.

Крымский Вал был спокоен и малолюден. Не видя опасности, некоторые милиционеры покидали строй и курили у парапета, недружелюбно оглядывая проходящих. Множество грузовиков и автобусов, на которых они приехали, пряталось в тупике между мостом и оградой парка. Станция метро "Октябрьская" была закрыта. Ораторы возле памятника надрывались пуще прежнего. Слегка потолкавшись в толпе, я с замирающим сердцем двинулся назад, опасаясь, что цепь меня не пропустит, и прикидывая обходные пути. Но милиция сочла меня слишком малочисленным, чтобы открывать боевые действия, и я благополучно выскользнул из опасной зоны.

В другой раз (уже был сентябрь), выйдя утром из дома, я с удивлением заметил, что по Комсомольскому проспекту совсем не идут машины, и что есть духу устремился к Крымской площади. Там по тротуарам вперемешку толклись милиционеры и зеваки. Непривычно широкая пустота проезжей части на подходе к Зубовской площади упиралась в милицейский заслон. С Крымского моста доносился нарастающий гул, и вот на его взгорбье показалась голова могучей колонны. Реяли флаги, неразборчиво гавкали мегафоны. Толпа отвечала ревом. Впереди, растянув во всю ширину колонны красный ругательный транспарант, шли старики в орденах, плохо одетые бабки и много детей. Милиция трусливо семенила обок, не решаясь ничего предпринять. Зрители вдоль тротуаров испуганно безмолвствовали. Вот уже передние ряды миновали станцию метро "Парк культуры", а мост изливал все новые тысячи демонстрантов. Там и здесь виднелись плотные группы молодежи - бритые парни, боевики. Исподволь становилось страшно. Милицейский кордон у Зубовской площади снялся и отошел в сторону. А лавина все шла, ревела и шла. Не дожидаясь вселенской потасовки, я поспешно ретировался домой.

Впоследствии стало известно, что колонна двигалась на соединение с осажденными защитниками Белого дома. Она победоносно достигла Смоленской площади, где милиция дала ей генеральное сражение и сумела разогнать врозь. Летели камни, горели машины и троллейбусы. Демонстранты растащили по доскам какую-то уличную эстраду, с которой выступали массовики-затейники, и били этими досками в гулкие щиты милиционеров.

* * *

В сентябре противостояние Кремля и Верховного Совета достигло такого градуса, что Белый дом перешел на осадное положение. Внутри безотлучно жили депутаты; снаружи, возобновив давние баррикады, расположились боевики и фанатичные приверженцы коммунизма в не слишком большом количестве. Стремясь воспрепятствовать разрастанию их толпы, Белый дом на некотором расстоянии окружили милицейскими кордонами, через которые людей в обе стороны пропускали редко и неохотно. В самом Белом доме отключили телефоны, воду и свет, великодушно оставив депутатам канализацию. Ни одна сторона не предпринимала решительных действий, боясь спровоцировать крупномасштабную гражданскую войну. Пользуясь затишьем, в один из сентябрьских дней я высадился на станции "Баррикадная" и привычным маршрутом двинулся на экскурсию.

Вдоль ограды зоопарка неслись машины, мамаши с детьми стояли в кассу, буднично торговали лотки с мороженым, работал светофор. Однако над всем пейзажем неощутимо веяло тревогой, как это было в первую из моих экскурсий 1991-го года. Пустынная Конюшковская улица сразу за павильоном метро "Краснопресненская" была перекрыта существенным кордоном милиции. В шлемах и с дубинками, они застыли, словно на гатчинском параде, между двумя рядами железных барьеров, обращенных в обе стороны. За барьерами никто не ходил, а вдалеке, на месте прежних баррикад, опять что-то чернело и двигалось. Досужие обыватели, упершись в кордон, подавались направо и, обойдя павильон метро с тыла, скапливались у другого угла стадиона, на маленьком перекрестке, где вдоль его ограды уходила к Белому дому тупиковая улочка.

Эта улочка также была перекрыта милицией. Возле барьеров толпились пожилые люди с красными флагами, ожидая, когда их пропустят к своим. Милиция была настроена добродушно, но непреклонно. Время от времени с той стороны появлялись какие-то дядьки, спорили с начальником и затем проводили небольшие группки подкреплений внутрь. Милиционеры считали проходивших и бесцеремонно придвигали барьер назад. Оставшиеся недовольно гудели, взывая к совести и справедливости; иной орденоносный старикан принимался кричать, размахивая тростью; вокруг него собиралась группка сочувствующих; сверху на них тихо падали желтые листья.

Приметив шевеление за углом ближайшей хрущобы, я направился туда и обнаружил тонкую струйку людей, беспрепятственно текущую к Белому дому в обход несговорчивого кордона. За грязью дворов шелестели деревья небольшого парка, а на другой его стороне топтались хмурые личности с красными бантиками в петлицах, прикрывая от неприятеля северный угол Белого дома. Здесь были совсем игрушечные арматурные баррикады, пестрый ассортимент флагов, множество боевиков в форме и такая напряженная атмосфера, что я не отважился произвести осмотр позиций и, сопровождаемый косыми взглядами, поскорее вернулся назад.

Когда же в начале октября противостояние достигло кульминации и красные боевики произвели неудачный штурм Останкинского телецентра, Гайдар бросил клич, и демократически настроенные граждане стали скапливаться вокруг здания Моссовета на улице Горького (Тверской). В Моссовете распоряжался мэр Лужков, фактически возглавивший оборону города. Что же касается Ельцина, о нем ничего не было слышно. Казалось, водворившись в Кремле, он захворал болезнью путчистов 1991 года и не может принять никакого решения, полагаясь лишь на добротную фортификацию эпохи Ивана III.

Были будни, светлый и не слишком холодный день. Переливались золотом кроны лип, полыхали оранжевым клены. Учреждения и фирмы, расположенные в Центре, на всякий случай позакрывались, в их числе и та маленькая фирмочка, где я числился едва неделю. Это дало мне возможность, плотно позавтракав и не извещая домашних, отправиться из дома пешком на экскурсию по взъерошенной предгрозовой Москве.

В Хамовниках текла обычная жизнь: дети спешили в школу, бабки толкались в очередях. Настораживало только отсутствие машин, будто все они, повинуясь некой волшебной палочке, дружно покинули центральные районы города. Так оно, возможно, и было, поскольку водители, опасаясь уличных беспорядков, прятали свои "сокровища" куда только можно. На проезжей части Комсомольского проспекта мирно паслись вороны. Люди в разных направлениях пересекали безмолвное Садовое кольцо. По притихшей Метростроевской улице (Остоженке) и Волхонке я выбрался к центру. На широкой Манежной площади, еще не застроенной церетелиевским вздором, чувствовалось какое-то шевеление. Красная площадь была отрезана легкими стальными барьерами; напротив нее, в устье Тверской, громоздилась первая баррикада.

Отдать должное Лужкову, он внимательно смотрел старые революционные фильмы и подошел к делу всерьез. Тяжелая дорожная техника возвела могучий бастион из бетонных фундаментных блоков с мешками песка по самому верху. Эти же мешки были навалены возле узкого бокового прохода, чтобы при необходимости быстро закидать его вручную. Перед бастионом тянулась линия противопехотной арматурной путаницы; на той стороне галдел народ. Вверх по Тверской вплоть до Моссовета с небольшим шагом повторялись баррикады поплоше; кое-где их образовали тяжелые грузовики, состыкованные поперек дороги в затылок друг другу. От Моссовета к Пушкинской площади баррикады смотрели уже в другую сторону; на дальних концах были перегорожены поперечные улочки и проходные дворы.

Вся территория представляла собой как бы встревоженный муравейник. Люди нервно бродили из стороны в сторону, притекая и отливая от центральной площади, где с балкона выступал Лужков, политики, артисты и прочие знаменитости, призывая граждан порадеть за отечество. Из уст в уста передавались слухи: то ли погромщики собираются идти в атаку, то ли вновь двинулись к телецентру. Кто-то прибежал с рассказом, что передовые отряды замечены возле Никитских ворот, и большая толпа энтузиастов, не сговариваясь, устремилась по переулкам в ту сторону. Возле вынесенных на улицу столов теснились громадные очереди: там записывали добровольцев и, набрав около взвода, сажали в автобус, который отъезжал на защиту того или иного городского объекта. Несмотря на тревогу, настроение у людей было приподнятое, дышалось легко и как-то само собою чувствовалось, что правда на их стороне.

Просочившись через узенькую дырку последней баррикады на Пушкинскую площадь, я отправился к площади Маяковского и оттуда повернул в сторону цитадели коммунистов. Здесь уже явственно чувствовалась тревога, словно генератор чего-то темного работал на Красной Пресне. Машины по кольцу не ходили, тротуары казались безлюдными.

На площади Восстания (Кудринской), в углублении, откуда берут начало улицы Герцена (Большая Никитская) и Воровского (Поварская), были цепью выстроены желтые милицейские автобусы. За ними скопилась толпа зевак, делая тщетные попытки как-нибудь выглянуть в сторону высотного здания. Пожилой усталый милиционер отечески урезонивал их:
- Отойдите же… куда лезешь… там снайперы.

Люди не верили и, обойдя милиционера, выглядывали из других щелей. Площадь и желтеющий сквер у подножья высотки были пустынны. Неожиданно из-под горы, по булыжнику Баррикадной улицы, выбежали двое с носилками. На носилках лежал толстый дядька мирного вида, стараясь удержать на животе авоську с продуктами. Он, надо думать, проголодался, сидя в квартире, и сделал неудачную вылазку в гастроном. Одна штанина была разрезана до самого верха, оттуда текла густая черная кровь. Санитары растерянно озирались в поисках "скорой помощи". Дядька лежал смирно и, по всей видимости, страдал. Ошеломленный ропот прокатился в толпе зевак, а милиционер с удвоенной энергией принялся отгонять их назад за автобусы.

Сообразив, что больше здесь делать нечего, и также не переоценивая свою тощую персону в качестве мишени, я выбрался из толпы и пошел дальше по улице Чайковского (Новинскому бульвару), чтобы подобраться к Белому дому с Нового Арбата. Противоположная сторона кольца, с желтым корпусом американского посольства, была пугающе-безлюдна, ибо теперь уже не оставалось сомнений, что на чердаках действительно засели снайперы. Обыватели, попадавшиеся мне навстречу, испуганно глядели в ту сторону и, словно зайцы, шарахались в подворотни.

На перекрестке с Новым Арбатом стояла милиция и разгоняла зевак. В толпе циркулировал слух о том, что несколько снайперов разместились по крышам ближе к центру и палят оттуда на выбор в прохожих. Смысл такого поведения был непонятен, разве только сеять общую панику, но милиция, по всей видимости, отнеслась к этим рассказам всерьез и проявляла нервозность. Я же, со своей стороны, проявил глупую настырность, решив-таки пробраться к Белому дому со стороны Смоленской набережной. Широкий Проточный переулок, спускавшийся к реке, был безлюден и пуст. Я быстро преодолел его и, сверх всяких ожиданий, вышел к площади у основания Новоарбатского моста.

Передо мной, за обгорелым фасадом здания СЭВа (московской мэрии), накануне захваченного погромщиками, возвышалась сверкающая громада Белого дома. Над крышей гордо реял красный флаг. Оттуда доносился резкий сухой треск, будто раздирали гнилую ткань. Приглядевшись, я заметил быстрые мелкие вспышки, словно пунктиром работал сварочный аппарат. Это пулеметчики, засевшие под прикрытием резных вентиляционных башенок на кровле корпуса, пугали толпу зевак, запрудившую Новоарбатский мост. Там стояли брошенные троллейбусы (один - обгорелый) и раздавались невнятные крики. Были хорошо видны маленькие дети и пожилые дамы с собачками, снедаемые любопытством. Они явно не могли представить, что кто-то может, хотя бы случайно, покуситься на их драгоценные личности. Я же стоял еще вдвое дальше и потому, не особенно беспокоясь, укрылся позади высокого металлического ящика, в которых находится автоматика управления светофорами. Позади в нескольких шагах зияла подворотня на случай чего.

К сожалению, моя слишком низкая точка обзора не давала возможности разобраться в происходящих событиях, ибо всю картину загораживал мост. Крики на нем иногда усиливались, потом стихали, отражая какие-то незаметные для меня перемещения войск; пулеметы то вдруг заливались треском, то вновь смолкали. Вокруг меня на набережной не было ни души; тускло глядели занавешенные окна жилого дома, ибо люди благоразумно прятались в глубине.

Так прошло уже минут двадцать, я соскучился и собрался уходить, как вдруг шандарахнуло с такой силой, будто половина города обрушилась в преисподнюю. Меня словно вынесло из-за ящика, и я опомнился только метрах в ста выше по Проточному переулку. В ушах звенело, небо раскалывалось, голуби, как сумасшедшие, метались над крышами зданий. Это рявкнули тяжелые танковые орудия с противоположного берега. Тряся головой и ковыряя в ухе, я поднялся к Смоленской площади и оттуда по Плющихе, усталый и голодный, наконец вернулся домой.

По прошествии нескольких дней, когда все уже было кончено, я вылез на станции "Киевская" и со стороны Кутузовского проспекта вышел к Новоарбатскому мосту. Белоснежная гладь несчастного здания была изуродована черными лентами копоти, которые исходили из многих окон в центре фасада. Красный флаг на крыше исчез; у подножья валялись остатки баррикадного мусора. Один из снарядов по ошибке залетел в окно соседнего жилого дома, и оттуда вверх по стене также тянулся черный шлейф.