Финал

Автор: Михаил Глебов, сентябрь 1999

Подобно тому, как раковая опухоль особенно быстро разрастается в умирающем человеческом организме, чтобы погубить его и погибнуть вместе с ним, так горбачевская "перестройка" стала золотой эпохой советского "бумажного паразитизма" во всех его формах - управленческой, научной, культурной и, конечно, проектной. Государственная власть ослабла и, втянувшись в междоусобную грызню, совершила ошибку, роковую для всякой власти: вместо державного управления целым обществом она принялась заискивать перед отдельными его слоями в надежде на поддержку снизу против других претендующих на власть группировок.

Одной из серьезных опор центральной власти оставался огромный директорский корпус, производивший реальные ценности и контролировавший реальные денежные потоки. Безнадежно задавленные тяжестью партийных самодуров, министерских инструкций и финансовых проверок, советские директора неожиданно получили такие привилегии, о которых не могли и мечтать. Закон о кооперативах, так называемое "акционирование предприятий" и прочие подобные вещи делали их фактическими хозяевами тех заводов и институтов, которыми они прежде могли распоряжаться лишь в качестве наемных управителей. Административный и финансовый контроль также почти свелся к нулю, налоговая служба еще не встала на ноги. Создался фактический вакуум власти, позволявший каждому начальнику воротить, что он хочет, и обогащаться любыми доступными средствами. Однако это счастье свалилось так неожиданно, что большинство руководителей, будучи хотя и хитроватыми, но до мозга костей советскими людьми, не оценило масштабов открывшихся перед ними возможностей и на первых порах пустилось злоупотреблять по старой привычной колее.

Золотой ручеек, и прежде отводившийся из бухгалтерии в директорский карман, вздулся, словно река в половодье, постепенно обретая новые, уже не советские формы: перепродажа выпущенной продукции через подставные фирмы, манипулирование пакетами акций и т.п. Директора проектных институтов тоже создали кооперативы, которым официально передавались наиболее денежные заказы. В этих кооперативах числились пронырливые сотрудники, выпускавшие "левые" чертежи прямо на своих рабочих местах. Поэтому кооператив купался в деньгах, тогда как институт, в стенах которого он работал, брал на себя все издержки и влезал в неоплатные долги.

Тогда нарушилось штатное расписание. Инженеры всех уровней, не допущенные к кооперативной кормушке, шумели и требовали повышений в должности и в зарплате, грозя иначе уйти куда-нибудь на сторону или вообще податься сидельцем в ближайший ларек. Никто ни за чем уже не следил, и директора отважно принялись наделять всякого чертежника титулом ведущего инженера или даже руководителя группы, так что в иных отделах вскоре остались одни только "руководители".

Между тем чиновники из министерств плодили все новые "бумажные организации", где на ведущих должностях размещались их бесчисленные родственники и протеже. Удобнее всего было поручать им проектирование зданий, которых никто не собирался строить. Эти работы финансировались за счет министерства, являясь одной из форм перевода государственных средств окольным путем в карманы министерских верхушек.

В этом контексте чрезвычайно пригодились типовые проекты. Можно было, ссылаясь на заботу о трудящихся, заказать двадцать вариантов той же библиотеки, школы или спортивного зала для любого климата и всех случаев жизни, и под эту задачу учредить еще один институт. Эта уловка действовала настолько безотказно, что в горбачевское пятилетие общий объем типовой строительной документации как минимум удвоился (о ее качестве я скромно умалчиваю).

Учебные институты также вышли из берегов, расплываясь в новых и новейших факультетах, где обрели прибежище тысячи титулованных олухов с диссертациями и научными степенями. Техникумы стремились дотянуться до уровня вузов, вузы становились университетами, университеты - академиями. Профессиональная подготовка студентов, и прежде оставлявшая желать лучшего, скатилась почти до нуля. Готовые дипломы продавались в деканатах из-под полы за смехотворно низкие цены, прием абитуриентов на престижные факультеты превратился в конкурс взяток, успешная сдача многих экзаменов и зачетов стала невозможной без соответствующего вознаграждения. Теперь любой обыватель, работавший торговцем в ларьке или вышибалой в ночном ресторане, мог без хлопот купить себе красивую книжечку с гербом на обложке и всеми пятерками внутри и красоваться ею перед менее расторопными сотоварищами.

В этом всеобщем угаре, когда никто ничего не понимал и только стремился урвать побольше от беспризорного государственного пирога; когда люди работали в отделе на кооператив и в кооперативе на отдел; когда заглянувшему смежнику не только согласовывали чертежи, но попутно продавали вязаные носки и мешок стирального порошка; когда инженеры прокручивали махинации на торговых базах, а кладовщики обзаводились дипломами; когда заказчики щедро расплачивались за фиктивные чертежи и не желали использовать настоящие; когда чертежники в одночасье становились "руководителями" и уже не знали, к кому обращаться за помощью, а их настоящие руководители зашибали деньгу в автосервисе и не торопились назад; когда у талантливых инженеров проклюнулась надежда на лучшее будущее, а их злопыхатели впервые испугались за себя; когда тугодумные завсегдатаи чаепитий разделились на коммунистов и демократов, а в курилке, теснясь в кружок, напряженно слушали трансляцию депутатских прений; когда впервые с хрущевской "оттепели" множество комсомольцев, сбросив оцепенение, готовилось взяться за общее дело засучив рукава и громко распевало под гитару запрещенные песни бардов, - в этом всеобщем угаре даже опытным людям начинало казаться, что государство, общество и проектное дело не умерли, но только больны, и переживаемый ими бурный, болезненный кризис был тем решительным поворотом, с которого начинается несомненное выздоровление. Одни трусливо бранились, другие до хрипоты спорили между собой об открывающихся перспективах, третьи застыли, разинув рот, в ожидании развязки.

И вдруг ударил колокол.
Вакханалия кончилась.

В одну темную новогоднюю ночь на экранах телевизоров вместо генерального секретаря или - на худой конец - президента страны неожиданно появился известный сатирик Михаил Задорнов и поздравил оторопевших россиян "с новым счастьем". Пробили часы, и огромная, столетиями складывавшаяся держава без единого выстрела окончила свое существование и бесславно канула в историю. Пришли иные времена, и по разомлевшим от безделья социалистическим оранжереям потянуло ледяным сквозняком.

Позднее советское руководство, безвольное, престарелое и маразматическое, удерживая в своих нетвердых руках величайшую в мире империю, было озабочено лишь процессом этого удержания, соглашаясь кормить миллионы трутней в обмен на социальную тишину и показное благополучие. Эти старики имели все, чего только может пожелать человек, и стремились любой ценой сохранить status quo до своей кончины (дальнейшее их не интересовало). В жертву их спокойствию приносилось и будущее, и настоящее управляемой ими страны; жизнь заболачивалась, общество загнивало на корню, экономика не выдерживала тяжести кормившихся на ней паразитов. Год протекал за годом, и мало-помалу все уверились, что так, без изменений, будет катиться вечно. Даже Перестройка, с ее сенсационными разоблачениями и зажигательными лозунгами, не только не смогла поменять тенденцию, но еще ускорила распад. И паразиты, исполнившись демократического рвения, громко кричали на митингах, поддерживая ту власть, которая освободила их от мелочного административного контроля и открыла невиданные возможности воровства и получения нетрудовых доходов.

Но они просчитались. Ибо "всенародно избранные" демократические дяди - добрые, прогрессивные, глуповатые и до крайности озабоченные интересами населения - в действительности служили обыкновенной ширмой, одинаково годной для отечественных баранов и иностранных волков. И вот из-за спины этих игрушечных дядей показались рожи настоящих хозяев "обновленной" страны. Эти люди, в противоположность наивно-патриархальному Политбюро, не ассоциировали своего будущего с выкормившим их государством, но расчетливо и цинично приступили к его тотальному разграблению, миллиардами вывозя похищенное на свою новую предполагаемую родину - в страны заходящего солнца. Им уже не требовалось социального спокойствия, а общегосударственную ежовщину с успехом заменил выборочный террор уголовных банд. И бесчисленные российские паразиты, словно кукушата, привычно сидя с распахнутым настежь ртом, стали постепенно замечать, что туда больше никто ничего не кладет.

Началось с того, что заказчики строительных проектов поголовно остались без средств. Государственный бюджет опустел, территориальные - тоже; министерства, раздав предприятия в частные руки, потеряли реальную власть. Сами "частники" эти, в малиновых пиджаках и с золотыми цепями на шее, разъезжая по ухабистым дорогам на мерседесах из ресторана в казино и назад, вовсе не собирались "вкладывать инвестиции" в добытую по дешевке фабрику, а, напротив, растаскивали все, что еще годилось к продаже, и полученные деньги пускали на личное ненасытное потребление.

Поток заказов иссяк; кооперативы завяли; директора забеспокоились и стали судорожно шарить вокруг себя в поисках нового источника доходов. Проще всего было сдавать в аренду собственные производственные площади сторонним фирмам; в договорах фиктивно указывались копеечные суммы, а настоящая плата наличными текла напрямую в директорский карман. Тогда выяснилось, что вся система проектных отделов, переставшая приносить доход, только понапрасну занимает драгоценные помещения. В стране бушевала инфляция, а инженерские зарплаты, и без того низкие, едва индексировались, вытесняя людей из-за привычных кульманов на поиски насущного хлеба.

Первыми, как водится, уходили лучшие; их никто не держал, и они, обиженные, с гордо поднятой головой перебирались в ближайший кооператив. Но кооператоры сами маялись без заказов; зарплаты стремительно падали; инженер бросался дальше; история повторялась; иллюзии понемногу рассеивались, вера в свои способности и надежда на успех сменялись недоумением, недоумение - отчаянием; человек с горя подавался на стройку, в ларек, становился "челноком", мелким торговцем; спивался, влипал в криминальные истории, пропадал зазря. Кому, в самом деле, была нужна его квалификация в стране, безжалостно пущенной на поток и разграбление? Кто не умел воровать или пристроиться к ворующим, был обречен на неприкаянное и полуголодное существование.

Было невыносимо тягостно наблюдать агонию еще вчера могучих, полнокровных проектных организаций. Они умирали, словно живые существа, сдувались, будто воздушные шарики, капля по капле теряя жизнь и покрываясь мерзостью запустения. В урочный срок не пришли выпускники институтов; все меньше встречалось молодых лиц; все безлюднее делались коридоры. Неожиданно закрылась столовая. Отключили половину лифтов. В темных переходах уже не горел свет, многие двери весь день оставались запертыми. Отделы съеживались, усыхали; сотрудники, бросая лишнюю мебель, жались в один угол комнаты. Освободившуюся площадь занимали уцелевшие смежники, а в их наскоро отремонтированном помещении чирикала импортная машинка и уголовник с золотыми перстнями на пальцах диктовал длинноногой секретарше текст договора купли-продажи.

В этих экстремальных условиях многое зависело от находчивости и расторопности конкретного начальника отдела, ГИПа или кого-нибудь из директорских заместителей. Крупные заказы пропали, но еще можно было сыскать немало мелких, хлопотных и дешевых: воинским частям требовались новые гаражи, заводам - сараи и склады, новоявленным богатеям - трехэтажные особняки с видом на соседний ручей. Кто-то за последние копейки прокладывал теплотрассу, где-то обносили территорию бетонным забором. Многократно возросли заказы на реконструкцию всякого старья - дело донельзя трудное, хлопотное, ответственное и опасное. Но теперь уже не приходилось выбирать. Инженеры, удержавшиеся в обескровленных отделах, приучались хвататься за любую непривычную работу, сходу осваивать новые конструкции, подменять разбежавшихся смежников, прислушиваться к заказчикам больше, чем к требованиям СНиПов, и принимать на себя любую ответственность. Это была превосходная школа, способная выковать истинных мастеров проектного дела.

Но государству не требовались мастера. Заказов с каждым месяцем все убывало, даже дешевых и мелких; заказчики, избалованные вниманием голодных инженеров, безбожно сбивали цены; уцелевшие осколки проектных контор тонули один за другим, словно флотилия, растрепанная ураганом. Огромная страна в два-три года начисто лишилась своего десятилетиями складывавшегося проектного потенциала, но людей, закрепившихся у власти, такие мелочи нисколько не интересовали.

И тогда в образовавшуюся брешь на российский рынок хлынули зарубежные строительные компании - мощные, отлично организованные, оснащенные современной техникой и компьютерными сетями. Сводя знакомство с министерскими чиновниками и владельцами богатых российских фирм, иностранцы щедро делились с ними частью стоимости полученных заказов, сами проектировали и сами строили, перебивая друг у друга работу, и в скором времени разделили между собой все престижные и дорогие объекты, оставив туземцам лишь сараи да починку разваливающегося старья.

Правда, руководители областей и крупных городов, не желая вовсе отдаваться на милость зарубежному дяде, выбирали какой-нибудь один институт и подкармливали его, демонстративно снабжая ответственными заказами. В Москве сохранилось несколько таких оазисов показного благополучия; но трудно сказать, как там обстояло дело внутри. Нередко отечественный проектный институт являлся лишь генеральным подрядчиком - ширмой, за которой пряталась та или иная иностранная компания, нанятая по договору субподряда. Местные инженеры даже не видели этих проектов: они поступали к начальству, которое их великодушно "согласовывало". А поскольку родственники чиновников должны ведь были где-то работать, кадровый состав этих потемкинских деревень вызывал очень большие сомнения.