На рабочем месте (2)

Автор: Михаил Глебов, май 1999

Столы и стулья

Всякий сотрудник проектного отдела имел свой письменный стол - среднего размера, с одной или двумя тумбами. Конструкция стола представляла собой грубую металлическую раму черного или серого цвета, опиравшуюся на четыре ноги с круглыми копытами, чтобы не уродовать пол. Если стол шатался, копыта можно было регулировать по высоте.

Сверху к раме крепилась полированная древесно-стружечная панель золотисто-бежевого или темно-коричневого цвета. Она была такой жесткой, что для письма приходилось подкладывать картонку. Шариковая ручка или карандаш отскакивали от нее, как от оконного стекла. Поэтому стол было совершенно невозможно испачкать, разве только очень постараться, но и тогда влажная тряпка мгновенно решала вопрос. Другая панель спускалась вдоль задней грани стола, чтобы соседи по комнате не отвлекались на рассматривание женских коленок.

Тумбы либо висели на каркасе, либо существовали как отдельный предмет мебели и просто заталкивались под стол. Часто они стояли вовсе отдельно, занимая прогалы между шкафами и любой отвоеванный пятачок пола. Все они без разбора именовались тумбочками.

В каждой было четыре ящика - два маленьких сверху и два глубоких внизу. Обыкновенно эти ящики просто торчали своими передними стенками наружу, и никакой общей дверцы не было. В самом верхнем лежали карандаши, кнопки, скрепки и прочая чертежная мелюзга. Нередко сам этот ящик был для удобства разделен перегородочками на множество крохотных ячеек. В нижнем обитали чайные принадлежности - чашка, несколько блюдец и запасы чая, сахара и конфет, упрятанные в целлофановые пакеты от вездесущих тараканов. Промежуточные ящики были завалены строительной литературой и кипами старых проработок на рассыпающихся рваных листочках. Инженер рисовал какой-нибудь эскиз и потом за ненадобностью смахивал его в ящик.

Что касается строительной литературы, у каждого имелась своя, и делиться было не принято, разве что в крайних случаях. Часть книг и брошюр происходила из местной библиотеки, прочая покупалась наиболее сознательными работниками за свои деньги. Иногда при выходе очередной потенциально полезной книжки возникал психоз: все ехали в отдаленный магазин, закупали ее по нескольку экземпляров и потом долго удивлялись, зачем они это сделали. Больше всего книг лежало у руководителя группы и тех его подчиненных, которые вели расчеты. Кроме того, в отделе имелись подборки нормативных документов общего пользования, которые держал у себя главный конструктор.

Если в тумбочку уже ничего больше не помещалось, следовала разборка с поголовным искоренением содержимого. Тогда по всей комнате веером разбегались тараканы в поисках нового пристанища. Ящики никогда не запирались, лишь в новейших тумбочках во второй ящик сверху был врезан хлипкий замок. Он вскрывался даже перочинным ножом. То и дело случалось, что владелец как-нибудь неловко захлопывал ящик и потом шел на поклон к местному умельцу, который выручал его из беды. Всякий инженер стремился набрать себе как можно больше тумбочек, хотя бы ради престижа, и самые наглые огораживали свое место целым их стадом, точно баррикадой.

Другим предметом всеобщего вожделения были стулья. Каждому инженеру требовалось по меньшей мере три штуки. На одном сидел он сам, другой был гостевым, где располагались приходящие с чертежами смежники или просто компаньоны по чаю; третий был завален подручными материалами для проектирования. За обладание стульями шли жестокие бои, словно у бегемотов за обладание самкой; дело едва не доходило до драки, и в тяжелых случаях в арбитры привлекалось начальство. После вечеринок, когда все стулья естественным образом перемешивались, владельцы рыскали в поисках своего имущества, заглядывая под сиденья, где значились их метки, и тот, кто не удосужился пометить свои стулья заранее, мог запросто их лишиться.

Вообще стулья были разнокалиберными, старыми, протертыми до дыр; некоторые держались на трех ножках, другие имели склонность внезапно разваливаться на части. В таких случаях хозяин обыкновенно предупреждал гостей, которые, уже нависнув над стулом, медлили сесть и, извернувшись, подозрительно глядели под себя. Когда в самый разгар согласования чертежей внезапно слышался треск, все оборачивались и успевали заметить взлетевшие ввысь ноги в ботинках, а запнувшийся на полуслове смежник, выпучив глаза и тщетно хватаясь руками, оседал куда-то под стол. Хозяин с извинениями вытаскивал его обратно, и согласование продолжалось.

Иногда в отдел заглядывал мастер и забирал самые аварийные стулья в починку; однако назад они возвращались не все, и многие предпочитали иметь ломаный стул, чем не иметь никакого.

Куда бы инженер ни повернулся, под ногами у него вечно мешалась урна. В большинстве своем урны были пластмассовыми, очень легкими и непрестанно опрокидывались, чему способствовало их элегантное узкое днище. Если человек ставил урну перед тумбочкой, то вскоре опрокидывал ее выдвигаемым ящиком, а если располагал возле стула, то, вставая, сшибал стулом. Далеко убирать ее тоже не стоило, чтобы не подниматься с места при каждой заточке карандаша.

В урну нескончаемым потоком сыпался стачиваемый грифель, и если кто-нибудь, падая со стула, случайно опирался туда рукой, вся рука становилась черной; и когда он, еще не придя в себя, начинал этой рукой отряхиваться, то размазывал грифель по одежде и становился похожим на зебру. Урн, как и стульев, на всех не хватало, однако их не подписывали, а просто сбоку делали тушью оригинальную кляксу. По окончании рабочего дня являлась уборщица с большим бумажным мешком и вытрясала туда все содержимое; если же у нее был выходной, назавтра у всех возникали проблемы. Многие потихоньку тащили свои урны в туалет и высыпали их там куда придется.

Чертежное оборудование

Почти на каждом рабочем столе, исключая лишь самых крупных начальников, имелась чертежная доска - плоская деревянная панель размером побольше ватмана и толщиной сантиметра полтора. Самые лучшие доски изготавливались из мягкой липовой древесины, по которой легко ходил карандаш. По контуру, куда втыкались кнопки, была более прочная древесина. Доски похуже делались целиком из сосны, о твердые прожилки которой иногда спотыкался карандаш.

Доска крепилась к столу на шарнирах, позволявших приподнимать ее дальний край; угол подъема фиксировался специальной железной подставкой, расположенной сзади. Это позволяло инженеру не стоять нагнувшись над столом, а работать сидя на стуле. Вдоль ближайшей кромки был привинчен особый желобок, чтобы карандаши, скатываясь с наклонной поверхности, не падали на пол. Сама доска почти всегда была обтянута миллиметровкой, на которой второпях рисовали мелкие эскизы или считали в столбик. Когда вид у этой бумаги становился убийственным, ее меняли.

По доске ходила рейсшина, или рейка, - длинная деревянная линейка, подвешенная на двух прочных лесках. Лески продевались через колесики на концах рейсшины; она скользила по доске вверх и вниз, позволяя чертить строго параллельные горизонтальные линии. На рейсшину сверху опирался угольник, отвечавший за линии вертикальные и наклонные. В целом доска была не слишком удобна для массового производства чертежей и использовалась больше для создания подручных эскизов и рисунков.

Подавляющее большинство чертежей выполнялось на кульманах - специальных чертежных станках. Самые первые кульманы представляли собой ту же чертежную доску, только вместо рейсшины к ее левому верхнему углу крепилась стальная коленчатая рука, на конце которой были две короткие линеечки, соединенные под прямым углом друг к другу. Шарниры позволяли придвинуть этот угольник в любое место доски, не нарушая параллельности проводимых по нему линий.

Александр Лихтер. "Рабочее место", 1986. Удачно изображена половина кульмана той самой конструкции.

Со временем кульманы превратились в мощные конструкции двухметровой высоты и неподъемной тяжести. Собственных кульманов в Советском Союзе производилось мало (не говоря уже о качестве), и потому их обычно закупали в Чехословакии и ГДР. Они стояли на полу на собственных чугунных ногах. Впереди на чертежника смотрела вертикально расположенная доска таких габаритов, что на иной помещалось по четыре листа сразу; сзади прятался тяжелый противовес, набранный из толстых бетонных чушек. Старая шарнирная конструкция уступила место огромной вертикальной раме, катавшейся на колесиках взад-вперед вдоль доски. По этой раме вверх и вниз перемещался уже знакомый нам угольник из двух коротких линеек. Множество рычажков и винтиков удовлетворяли все мыслимые пожелания работника.

Главную беду представляла сама доска: большей частью она была кипельной-белой, сделанной из какой-то безумно твердой пластмассы, и кнопки в нее не входили. Инженеры приклеивали ватманы скотчем (клейкой лентой); но если те висели на кульмане долго, от тяжести они начинали съезжать вниз, и тогда нарушалась параллельность линий. Я не мог понять, почему в столь совершенном инструменте допущена такая явная недоработка. Наконец мне объяснили, что немцы и чехи не пользуются ватманом, но рисуют прямо на белой поверхности кульмана, фотографируют и затем смывают специальным раствором. Тут я, конечно, только руками развел.

Некоторые инженеры, дойдя до отчаяния, умудрялись заменить импортную белую доску отечественной деревянной и потом всласть дразнили своих менее расторопных коллег.

Чертежные материалы

Все строительные чертежи выполнялись на ватмане - больших, с развернутую газету, листах плотной, толстой белой бумаги. Это был основной формат (размер) чертежа, имевший официальное наименование А1; на таких листах показывались планировки этажей, общие схемы здания и т.п. Отдельные конструкции и схемы поменьше изображались на половинках ватмана (А2), четвертушках (А3) и даже осьмушках (А4); последние в точности равнялись обыкновенной машинописной странице. При необходимости несколько больших листов склеивали в единую длинную полосу, что особенно часто требовалось в проектировании дорог, каналов и т.п.

Кроме ватмана, инженеры часто использовали миллиметровку и карандашную кальку. Обе они поставлялись в рулонах, ширина коих равнялась ширине листа ватмана А1. Миллиметровка была обыкновенной, не слишком толстой бумагой, мелко расчерченной вдоль и поперек с одной стороны; самые тонкие линии шли через 1 мм, более толстые - через 5 мм, 1, 5 и 10 см. Цвет этих линий был успокаивающий - желто-бежевый, голубой или светло-зеленый. Миллиметровка позволяла инженерам вычерчивать проработки (эскизы) конструкций в масштабе, подобно тому как линованная тетрадка помогает школьнику писать красиво.

Самым неприятным свойством миллиметровки было вечное стремление свернуться обратно в трубочку; поэтому во время работы ее прикалывали кнопками или укладывали по углам что-нибудь тяжелое. Можно было отучить ее от этой гнусной привычки, с силой протягивая внешней стороной вдоль кромки стола, как это иногда делают со свежими фотоснимками; но тогда лист оставался мятым. Иногда миллиметровые линии были отпечатаны настолько жирно, что приходилось работать на оборотной стороне, куда они все равно просвечивали. В целом миллиметровка использовалась только для эскизов и за стены проектного института выходила редко.

Если же на новый чертеж требовалось что-нибудь скопировать со старого, обыкновенно применяли карандашную кальку. Эта белая или синеватая полупрозрачная бумага имела очень много минусов. Оставленная без присмотра, она так же скручивалась, но сверх того постоянно рвалась по краям и на сгибах, а ее шершавая поверхность стачивала карандашный грифель, словно наждак. Если кто-нибудь нечаянно задевал свой рисунок локтем, он смазывался и большей частью оставался на локте. Все же встречались чудаки, обожавшие делать эскизы и даже целые чертежи на кальке, хотя их вид всегда отличался неряшливостью. Гораздо чаще, скопировав какой-либо фрагмент на кальку, инженер вырезал его и аккуратно, стараясь не смазать, приклеивал на ватман.

Накануне Перестройки из братских социалистических стран стали поступать рулоны чертежной синтетической пленки. Схожая по виду с упомянутой калькой, она была много прочнее и респектабельнее, но карандашные рисунки смазывались так же сильно, и я избегал ею пользоваться. Некоторые инженеры возомнили, что работать на ней престижно, и отчаянно собачились между собой за каждый дефицитный кусок.

С трудом отбив один такой огрызок, я принес его домой и застелил письменный стол вместо привычной цветной бумаги. Приобретение оказалось на редкость удачным: пленка блестела, не рвалась, а ее слегка матовая поверхность хорошо скрывала царапанную полировку стола. Если она пачкалась, я просто протирал ее влажной тряпкой. Эта пленка без смены прослужила около десяти лет и оставалась бы дольше, но тут явился компьютер, и я перестал застилать свой стол вообще.

По ватману, миллиметровке и кальке чертили обыкновенными карандашами черного цвета. В зависимости от требуемой толщины линии применялись разные марки карандашей, означенные на их боковых гранях. Мягкие грифели марок 2М и М использовали для жирных, толстых линий. Карандашами средней твердости (ТМ) вписывались цифры и буквы. Тонкие линии осей и выносок врезались глубоко в ватман твердыми грифелями Т и 2Т, так что их потом трудно было стереть.

Всякий карандаш надо было уметь правильно заточить. Обыкновенно грифель торчал из древесины почти на сантиметр; острый кончик его непрестанно подтачивался о наждачную бумагу. Многие брали жестяную банку из-под растворимого кофе, на половину ее круглой крышки наклеивали наждак (шкурку), а другую половину, надрезав, отгибали внутрь; когда они точили карандаш, грифельный порошок сыпался в банку и никого не пачкал.

Мало-помалу деревянные карандаши уступили место цанговым, или вставкам, в которые вставлялись отдельно купленные грифели, что облегчало их заточку. И лишь на исходе Перестройки появились импортные карандаши с тончайшим грифелем, совсем не требующим заточки.

Советские карандаши пользовались общим презрением, потому что их грифели безбожно пачкались и крошились. Инженеры по возможности доставали чешский Кохинор. Любовь к Кохинору была так сильна, что этим именем даже назвали популярный в те годы самодеятельный коллектив инженеров-строителей, выступавший с легкой сатирой на производственные темы. Эти карандаши были гораздо качественнее советских, а выполненные ими рисунки не смазывались. Поставлялись они в специальных узких коробочках по 12 штук, снаружи были благородного желто-оранжевого цвета и с золочеными торцами.

Не меньше ценились кохиноровские ластики, потому что они, в отличие от наших, были мягкими и стирали рисунок, а не размазывали его по ватману. Кроме того, каждый инженер имел протирку - тончайшую стальную пластинку с прорезями различной формы, позволявшую стирать ластиком какую-нибудь мелкую деталь, не затрагивая соседние.

Угольники и линейки ценились прозрачные, не загораживающие собой чертежа.

Многие фрагменты листа - спецификации, штампы, примечания и т.п. - выполнялись на отдельных бумажках и потом наклеивались на ватман. Так же поступали в том случае, если время поджимало, и над одним чертежом корпели несколько человек сразу. Обыкновенный канцелярский силикатный клей не годился, поскольку оставлял на ватмане желтые пятна и, сверх того, портил множительную технику. Если в диспетчерской обнаруживали следы этого клея, чертеж с великим скандалом возвращали назад.

Взамен проектные организации закупали резиновый клей в больших жестяных бидонах. Каждый месяц представители всех отделов и групп тащились в АХО со стеклянными поллитровыми банками из-под болгарских консервов и отливали себе из бидона вязкой бурой жидкости с пронзительно-резиновым запахом. Пользоваться ею умел не всякий. Оборотная сторона приклеиваемой бумажки равномерно смазывалась деревянной палочкой, и затем ее аккуратно разглаживали линейкой по ватману, стараясь избежать пузырей и подтеков. Если же выходил подтек, его терли пальцем, скатывая в черную соплю, от которой никаких следов не оставалось. Резиновый клей прочно держался несколько лет. Затем бумажки сыпались с ватмана, словно осенние листья, но к этому времени старый пыльный чертеж никого уже не интересовал.

Счетная техника

Всякое инженерное дело немыслимо без расчета, расчет же требует специальной техники, без которой даже самый гениальный конструктор не сможет качественно и - главное - быстро выполнить свою работу. Тем более, что фундаментальные расчеты каркасов оборачиваются невероятно многодельными, многомесячными вычислениями, над которыми трудятся целые коллективы. Но людям свойственно ошибаться, и в этом случае весь их труд идет насмарку.

Современный западный инженер оснащен мощным компьютером с огромной оперативной памятью и не менее мощной программой стоимостью в тысячи долларов. Я видел некоторые из них в работе и понял, что время ручных инженерных расчетов, которыми занимались мои родители и я сам, ушло так же безвозвратно, как эпоха рыцарских доспехов с изобретением пороха.

Нынешний инженер чертит на экране расчетную схему; программа в несколько минут обсчитывает ее и предлагает употребить те или иные конструкции. Огромные базы данных с рисунками этих конструкций хранятся в памяти компьютера. Инженер подбирает их по порядку и располагает на виртуальном листе, а программа тем временем обсчитывает спецификации, т.е. количество и вес применяемых материалов. Изготовленный таким образом чертеж выводится на печать, и инженер приступает к следующему, иногда в одиночку обеспечивая целую стройку.

Совершенно иначе эти работы производились в советских институтах, где никаких компьютеров не было. В некоторых крупных организациях существовали, правда, гигантские и очень неудобные в работе ЭВМ (электронно-вычислительные машины). Они использовались бухгалтерами и сметчиками и время от времени производили расчет какого-нибудь сложного каркаса. Их обслуживала целая бригада недоученных специалистов, которые, получив от инженеров задачу, вручную переводили ее в доступную машине форму, ибо их железные динозавры понимали программный язык лишь самого низкого уровня.

В них невозможно было вводить с клавиатуры цифры и буквы, они различали лишь конфигурации точек, соответствовавших этим цифрам и буквам. Точки протыкались в бумаге насквозь, и машина нащупывала их напросвет. Бумага бывала либо в форме ленты (перфолента), либо в виде стопки аккуратных картонных карточек (перфокарты), которые вводились в машину в строго определенном порядке. Отверстия в перфолентах и перфокартах пробивались на специальной пишущей машинке, где вместо молоточков с буквами стояли дырчатые штампики. Машинка заедала, девушки-операторы путались, дырки пробивались неверно, и ЭВМ выдавала ерунду, а иногда вообще отказывалась работать. Одну и ту же задачу гоняли по сотне раз, получая не сходившиеся между собой результаты. Многие инженеры до такой степени не верили этой технике, что вели параллельный расчет каркаса вручную и затем с уверенностью возвращали дефектные машинограммы на переделку.

Главным счетным орудием инженера с начала ХХ века и до 1970-х годов была логарифмическая линейка - широкая и массивная, длиной около 25 см, посередине которой ходил тонкий движок. Этот движок и сама линейка были испещрены цифрами, позволявшими с помощью несложных правил работать с числами: умножать, делить, возводить в степень, извлекать корень и брать логарифмы. На оборотной стороне движка имелись даже тригонометрические функции.

Неудобство логарифмической линейки состояло в том, что она позволяла определять лишь три значащие цифры, а их порядок инженер самостоятельно подсчитывал в уме. К примеру, он умножал 732 на 2,11, но не мог получить точный ответ, равный 1544,52. Линейка показывала ему первые три цифры - 1, 5 и 4, но он не знал, было ли это 154, или 1,54, или 1540. Из-за такой неопределенности то и дело возникали ошибки в порядке, т.е. в количестве нулей, которые изо всех возможных расчетных ошибок являются самыми страшными.

Поэтому я смертельно боялся логарифмических линеек и никогда ими не пользовался; другие, однако, свыкались с ними до такой степени, что даже не хотели переходить на электронные счетные машинки. Начиная с 1970-х годов их привозили изо всех загранкомандировок, а вскоре и отечественные заводы принялись клепать нечто подобное. Эти миниатюрные создания были до такой степени умны и точны, что многие инженеры, в особенности пожилые, считали их способными на какую-нибудь злонамеренную подлость. Поэтому еще не менее десяти лет логарифмическая линейка успешно конкурировала со своими электронными могильщиками.

Механическим предшественником этих машинок был арифмометр - корявая, увесистая железная штука размером с хороший кокосовый орех. На его передней выпуклой стороне пестрели рычажки и цифры, а сбоку была приделана ручка. Инженер придвигал рычажки к нужным цифрам и затем со звоном крутил ручку; тогда рычажки съезжали со своих мест и показывали результат. Однако и здесь можно было узнать лишь первые значащие цифры.

Встречались также электронные арифмометры - жуткие монстры советского производства, битком набитые стеклянными диодами и триодами, которые без конца перегорали. Они выполняли только четыре действия арифметики. Цифры набирались на клавиатуре, а маленькое окошечко сверху высвечивало результат с никому не нужной точностью до двадцатого знака. Перетащить такой ящик с места на место едва могли двое дюжих мужчин.

Самые горемычные довольствовались канцелярскими счетами. На каждой проволочке было нанизано по десять костяшек; количество отложенных костяшек означало цифру, а сама проволочка - ее порядок, т.е. восемь костяшек, отложенных на второй проволочке, показывали число 80. Таким образом, счеты были гораздо точнее логарифмической линейки, но ограничивались лишь четырьмя действиями арифметики и отнимали значительно больше времени. Поэтому их охотнее использовали в бухгалтерии.

Если же кому-нибудь вдруг требовался синус, на такие случаи имелись памятные многим таблицы Брадиса, позволявшие расправляться не только с тригонометрией, но еще с логарифмами, степенями и корнями. В самых отчаянных случаях инженер, страдальчески морщась, целыми часами до отупения складывал цифры в столбик.