Фотоархив и киносъемки

Автор: Михаил Глебов, октябрь 2003

И остались годы эти
В "Униброме", в "Бромпортрете" -
В фотографиях на память
Для отчизны дорогой...
(Юрий Визбор)

Наконец, осенью 1976 года возник еще Фотоархив, о котором следует рассказать особо. Дело в том, что отец, вслед на Николаем II, испытывал неодолимую склонность к фотографированию и за истекшие десятилетия семейной жизни наплодил огромное количество негативов и бумажных отпечатков, хотя качество тех и других, мягко говоря, оставляло желать лучшего.

Отец явно не владел даром композиции, подобно тому, как плохие футболисты "не видят поля" и лупят мячом куда попало (обычно в ноги благодарному противнику). Это искусство подразумевает способность так соотнести передний план кадра с фоном и источником освещения, чтобы все три составляющих согласно работали для придания выразительности снимаемому объекту. Отец же крепко помнил о том, что солнце не должно светить в объектив, и этим ограничивался. Больше всего он любил фотографировать нас с матерью в статичных позах, с постными лицами и безотносительно к заднему плану, а если когда, вследствие моей настойчивости, и снимал этот последний, то фотографии получались невыразительными, и часто впоследствии я даже не мог понять, ради чего был сделан тот или иной снимок. Однажды, уже в старости, мать возмутилась подобной халтурой и велела отцу снять ее "как следует". Дело было в Кисловодске; отец послушно вывел ее на красивую аллею парка и там снял, а когда проявилась пленка, мы увидели, что прямо из головы матери рос фонарный столб.

Еще хуже обстояло дело с печатанием фотографий. Честное слово, лучше бы он, не мудрствуя, относил пленки в ближайшую фотолабораторию, где хронически пьяные штатные мастера все-таки управлялись с этой работой гораздо успешнее. У отца было два любимых типа фотобумаги: "Унибром" и "Бромпортрет", последний придавал изображению легкий бежевый оттенок. Бумага продавалась "тонкая" и "плотная", и отец почему-то всегда выбирал последнюю; высохнув, эти листы скатывались в жесткие трубочки и не поддавались распрямлению. Твердо следуя заповеди профессиональных фотографов делать по многу дублей одного и того же кадра, чтобы исключить досадные технические огрехи, отец на прогулке стремительно отщелкивал все 36 кадров тогдашних длинных пленок, а потом, в затемненной столовой, ленился печатать их все, а быстро протаскивал пленку под лампой фонаря, выбирая наиболее приглянувшиеся ему кадры, да и те иногда печатал не целиком, а лишь какую-то удачную деталь. В результате пятнадцать лет спустя, когда я уже всерьез взялся за восстановление семейного фотоархива, я никак не мог понять (в целях датировки), какой отпечаток сделан с какого кадра пленки.

Всякий вменяемый обыватель понимает, что фотопленки отщелкиваются не просто так, а ради альбома, на память себе и для показа гостям. И в 1950-х годах, когда главной темой отцовских "фоторепортажей" были курортные поездки родителей, мать скомпоновала несколько толстых и неудобных альбомов; но поскольку под снимками не имелось ни дат, ни поясняющих подписей, а по виду все они были удручающе одинаковыми, я не видел смысла туда заглядывать. Все негативы, насчитывавшие несколько сотен пленок, более или менее компактно лежали в коробках из-под обуви, а бумажные отпечатки хранились пачками в разных местах. Подобно тому, как сойка, найдя орех и тут же зарыв его в землю, теряет о нем всякую память и с легким сердцем летит дальше, так и отец, единожды отпечатав новую порцию фотографий и дав хорошенько просохнуть, складывал их стопкой и запихивал вглубь комода, и с этих пор знать не знал об их дальнейшей судьбе.

Вся эта безалаберность, выявлявшаяся по мере того, как я, в рамках изучения собственной биографии, наконец добрался до отцовских сокровищ, побудила меня сделать попытку изъять все эти фонды под свой контроль и наконец привести к порядку. Однако родители (почему-то особенно мать) восстали против такого самоуправства; я же, в свою очередь, совершенно захлебнулся в тысячах однотипных корявых снимков, которые даже не мог толком датировать; в итоге стороны сошлись на варианте читального зала, т.е. мне было дозволено лазить по всем коробкам, но воздерживаться от самоуправства. Роясь в этих кучах, я все-таки тайком разделил их на три категории. Самая большая (и меня нисколько не интересовавшая) относилась к 1950-м годам; туда же я покидал совсем древние фотографии маминой довоенной жизни. Другая группа охватывала мое раннее детство до школы; снимков здесь было гораздо меньше, и я решительно не мог их датировать. Попутно выяснилось, что ностальгически вспоминаемый сад того времени выглядел совершенно иначе, чем теперь, и потому, "вспоминая" его, я уподобился тем голландским художникам эпохи Возрождения, которые рисовали библейские сюжеты на фоне своих каналов и мельниц.

Наконец, третья категория - самая малочисленная - относилась к "новейшему времени", а поскольку я тогда был уже достаточно "взрослым", то, как правило, помнил, что именно и почему попало в кадр. Это волнующее путешествие в свое недавнее прошлое требовало какого-то отражения на бумаге; и вот я, сперва тайно, а потом уже и с разрешения отца, стал изымать некоторые наиболее полюбившиеся мне фотографии и на оборотной стороне вносить шариковой ручкой краткие пояснения, иногда с планами изображенной части сада. По мере того, как этих сокровищ у меня становилось все больше, я стал группировать их в пачки по годам. Каждая пачка охватывалась прочным и широким кольцом, скленным из ватмана, там значился год, количество снимков и другая "служебная информация"; все фотографии в пачках были пронумерованы. Затем я выволок из темного шкафа старинный фанерный ящик с выдвижной крышкой, в котором лежали самые давние фотографии, вытер его от пыли, содержимое перевалил в другие коробки и объявил возмущенным родителям, что беру его себе - для фотоархива, что и было со всей аккуратностью подписано на его крышке.

С этих пор и до начала 1990-х годов этот ящичек прятался под моим шкафом для белья. Внутри хранилась дюжина пачек фотоснимков, и с годами тем же порядком добавлялись новые; под ними, на самом дне, лежали крупноформатные фотографии, сделанные официальным порядком в школе, в институте, в туристических поездках. Мало-помалу я наращивал архив и вглубь истории, так что наконец добрался до своего рождения. Во время "разборок имущества", после благоговейного перелистывания Старого архива, непременно опорожнялся и фото-ящик, хотя мое сердце он затрагивал меньше.

Причина понятна: собственные тексты некогда вылились из глубины моей души, т.е. носили внутренний характер, тогда как отцовы фотографии запечатлели один внешний антураж. Мало того, в кадр обычно попадали вещи, меня не волновавшие, а то, что меня действительно затрагивало, отец считал недостойным съемки. Так, в памятном августе 1975 года соседская девочка Света лишь однажды, и то по чистой случайности, попала в кадр; ее сестра Татка, хотя она непрестанно вертелась под ногами, за все годы была снята дважды, причем в первый раз еще во младенчестве, а второй раз - со спины; что же касается несравненной Лены, "роман" с которой мне еще предстоит описать, ее лицо так навсегда и выпало из истории.

Осенью 1989 года, по выходе из армии получив два месяца свободного времени, я наконец взялся за решительную перелицовку фотоархива. Первым делом мне стало ясно, что использовать старые отцовы отпечатки, кривые и некачественные, - значит понапрасну тратить время. Тогда я извлек из дальних углов всю массу негативных пленок и, используя оные отпечатки как вспомогательный материал, с трудом датировал каждую. Затем подходящие кадры отмечались насечками и как следует заново печатались в фотолаборатории; большинство этих новых карточек разместились в шести альбомах, с максимальной полнотой оформив нашу семейную фотоисторию с 1962 года; старые же отцовы снимки были отданы ему назад с пожеланием никогда их более не видеть.

Теперь в заключение упомяну о любительских кинофильмах, ибо их съемка также относится ко второй половине 1970-х годов. В это время ассортимент бытовой техники в центральных магазинах Москвы сделался гораздо богаче, и отец, привыкший к своему крохотному древнему фотоаппарату "ФЭД", наконец раздобылся мощным современным фотоаппаратом "Зенит-7". Точнее, он выиграл его в лотерею, и это, кажется был вообще единственный выигрыш за все годы его жизни, хотя пестрые лотерейные билетики лежали стопками в каждом окошечке кассы, и их настырно пытались впихнуть на сдачу. Просмотрев таблицу тиража и захлебнувшись от счастья, мы все втроем отправились по назначенному адресу в ГУМ и получили увесистую коробку с прилагаемыми инструкциями. Однако у "Зенита", несмотря на импозантный вид, оказалась бракованная наводка на резкость, так что многие фотографии получались как будто в тумане. Все же отец настойчиво фотографировал только этим аппаратом, а старенький верный "ФЭД" передали мне, и он отлично служил в дальних поездках 1980-х годов.

Но я отвлекся от темы. Наряду с "Зенитом" отец вскоре раздобыл настоящее чудо: ручную любительскую кинокамеру "Аврора-215". В нее вставлялись 10-минутные кассеты с цветной кинопленкой, а удобная оптика позволяла увеличивать кадр в процессе съемки.

Была зима, мы тут же вышли на прогулку и довольно бестолочно затратили две-три кассеты на хождение вдоль набережной. А поскольку эти пленки следовало на чем-то просматривать, отец вдогонку купил дорогой и очень неудобный кинопроектор "Русь" и еще пластиковый белый экран. Кроме того, выяснилось, что отдельные 10-минутные ленты можно склеивать особым раствором на так называемом "монтажном столике" в фильмы какой угодно длины, лишь бы они умещались на бобину кинопроектора. Отец кое-как раздобыл и эти припасы, но - то ли по причине их негодности, то ли по его собственной вине - склеенные ленты тут же расклеивались врозь, так что стало ясно: отснятую кинопленку нельзя ни резать, ни склеивать, а лишь смотреть, как она есть. "Ну и что, - успокаивал я отца, - будем считать каждый наш будущий фильм многосерийным".

Сегодня мне кажется, что если бы я всерьез занялся этой игрушкой, у нас быстро накопилась бы хорошая семейная фильмотека. Но я терпеть не мог техники, в особенности советской, которая ломалась на каждом шагу и требовала железных нервов; кроме того, эти вопросы традиционно входили в компетенцию отца, и он, столь же традиционно выполняя роль "собаки на сене", неохотно подпускал меня к этим вещам. Поэтому весь мой интерес сосредоточился в области сценариев: я захотел создать цикл документальных фильмов о нашей семейной жизни, и в особенности о даче. А поскольку не всякая сцена могла быть оперативно заснята "вживую", особенно в тесной квартире, я предложил родителям играть самих себя в тех или иных ситуациях, предусмотренных сценарием.

Но те, увлеченно снимая кинокамерой праздное хождение друг друга по скверу, выразили явное нежелание участвовать в осмысленных съемках. Это же самое просвечивало и в отцовском стиле фотографирования: он, образно говоря, был не пронырливым корреспондентом "Новостей", а сонным придворным фотографом. Я же, напротив, стремился запечатлеть на пленке реальные события и наши живые, эмоциональные лица. И насколько меня тошнило от постных физиономий на снимках отца, настолько же и родители упорно противились моим попыткам внести в домашнее фильмотворчество живую струю. Подобно тому, как крыса прячется от яркого света в темные закоулки, так и они на подсознательном уровне страшились хоть на мгновение уронить свои благообразные улыбающиеся маски.

Это противоречие, коренившееся на духовном уровне и потому неустранимое, скоро поставило на домашних киносъемках точно такой же крест, который неминуемо ставился практически на любой нашей совместной работе. Да, степень нашей духовной несовместимости была такова, что мы не могли ничего делать вместе, а если по необходимости и пытались, из этого выходила одна брань. В результате мне удалось заснять единственный фильм "Дорога на дачу", и то лишь потому, что он весь заключался в панорамных съемках из окна автомобиля, а участия родителей практически не требовалось. Я также придумал писать титры яркими фломастерами на листах писчей бумаги и в нужном месте фильма 2-3 секунды снимать их в упор. Однако в "дорожном" фильме и этого не потребовалось: я просто снимал пролетавшие мимо таблички с названиями деревень.

На том все наши съемки и кончились. Другой причиной стала отвратительная работа кинопроектора "Русь", с которым отец так и не смог сладить. И до сего дня эти старые пленки вкупе с проектором хранятся в темных недрах родительского комода. Конечно, теперь существует сервис, переводящий фильмы с кинопленок на видеокассеты и компакт-диски, но я сомневаюсь, что на это имеет смысл тратить время и деньги.