Начало Новый год как старт "новой жизни"

Автор: Михаил Глебов, октябрь 2003

И не хватает в жизни толку,
И через меру всяких бед.
Под Новый год я верил в елку -
Настал другой, а толку нет...
(Я, 1983)

Новое [не детское] отношение к Новому году возникло у меня осенью 1976-го, в разгар борьбы за "новую жизнь", самым острием которой служили "превращения". А поскольку я охотно выискивал для них не только пространственные, но и временные рубежи, самым значимым из числа последних по праву стал Новый год. На него, как на конечную инстанцию, уже с сентября возлагались все надежды, заранее продумывался ритуал и порядок действий, редактировались регламенты, и вся эта система, разбухая от года к году, достигла своей полноты в институтское время. Затем внешние бури 1980-х годов несколько снизили ее значение, а последнюю точку, как и во многих других вещах, поставила армейская служба (1987-89), ибо солдатчина вообще хорошо вправляет людям мозги. Сегодня я, разумеется, не могу вспомнить той последовательности, в которой складывался мой новогодний ритуал, и потому рассмотрю его в общих чертах.

Временное приближение к празднику, согласно регламентам, состояло из четырех последовательных стадий. 21 ноября у меня были именины - день Михаила Архангела, который, впрочем, мы никогда не справляли, но мать заходила в церковь и ставила свечку за мое здоровье перед иконой Иверской Богоматери. С 22-го ноября по Новый год насчитывалось ровно 40 дней, и отсюда открывались дальние подступы к празднику. 5 декабря - сталинский день Конституции (1936-76) знаменовал начало средних подступов; 16 декабря, когда этот месяц переваливал за половину, а городские витрины начинали украшаться праздничной мишурой, считался выходом на ближние подступы, а с 25 декабря (западное Рождество) стартовала решающая новогодняя неделя.

Уже после создания этой системы я внезапно обнаружил следующую странность: с 31-го по 25-е декабря насчитывалось 7 дней, с 25-го по 16-е - 9 дней, с 16-го по 5-е - 11 дней, а от дня Конституции до моих именин - 13 дней. Иными словами, длительность моих "подступов" являлась убывающим рядом нечетных чисел. Остерегаясь как-либо комментировать этот арифметический феномен, я все-таки подозреваю здесь наличие скрытого духовного смысла. Особенно если учесть, что мои именины отстояли от Нового года, знаменующего приход нового состояния, ровно на 40 дней, а это число, как известно, прямо означает искушение. Вполне возможно, что таким образом мои новогодние хлопоты провиденциально прообразовали тот действительный путь к началу возрождения, который мне еще предстоял.

Понятно, что каждый из этих четырех отрезков предназначался для тех или иных подготовительных действий, о которых я уже ничего не помню. Однако настоящая работа закипала с 25-го числа, тем более, что в эти дни заканчивалась вторая четверть, уроки велись спустя рукава, а если в середину этого отрезка попадали выходные, то после них говорить об учебе вообще было смешно. С другой стороны, домашняя уборка также достигала своего пика и наконец увенчивалась постановкой елок. Пожалуй, эти несколько дней были для меня самыми интересными и насыщенными в году. Ибо прошлое, безо всяких сомнений, необратимо заканчивалось, и уже считаное количество часов отделяло меня от будущего счастья.

К этому времени обыкновенно уже имелись исправленные регламенты, письменный стол обретал относительно чистый вид, и несколько полных вечеров было угроблено на критический пересмотр "архивных" коробок со старыми записями. Но я ждал самый последний день, чтобы везде расставить точки.

Утро 31 декабря с его тишиной и неярким зимним рассветом казалось волшебным. Меня подмывало скорее вскочить с кровати, но я нарочно медлил и затем вставал с нарушением всех пунктов регламента, ибо такое дозволялось в последний раз, и я тем самым прощался с былой распущенностью. По коридору уже ходили родители, и отец в кухне что-то с треском разогревал на сковородке. Утро сменялось днем, мы пили кофе с остатками прежних конфет, приберегая деликатесы до ночи, затем родители отправлялись в последний марш-бросок по магазинам, а я с нетерпением ждал трех часов дня, когда, согласно расхожему выражению телевизионных дикторов, "Новый год зашагает по планете". Ибо на самом деле это ко мне приближалась "новая жизнь", и самый момент ее вступления на планету открывал как бы переходный период, девятичасовой тамбур между старым и новым.

Строго говоря, новый день рождался на Командорских островах около четырнадцати часов, но я пренебрегал такими мелочами и дожидался того мгновения, когда по радио объявят: "В Петропавловске-Камчатском полночь". Минут за пять до этого события я удалялся к себе в комнату, доставал из маленького чемоданчика под кроватью наушники, о которых уже говорилось, затем ложился бревном на кровать и слушал сигналы точного времени. В это мгновение "старая" жизнь навсегда отлетала от меня; следовательно, все регламенты вступали в силу, и уже нельзя было слоняться без дела и валять дурака. С другой стороны, до "новой жизни" еше оставалось 9 часов, и это томительное время следовало потратить на окончательную уборку к празднику и также на прощание с прошлым.

Храбро восстав со своей кровати и раздраженно отвергая настойчивые приглашения родителей к телевизору, где чередой шли интересные праздничные передачи, я вновь инспектировал свой шкафчик с бельем и уже приведенные в порядок ящики письменного стола, и устранял замеченные недоделки. Только на крышке стола нарочно оставалась грязная цветная бумага, чтобы сменить ее теперь. Также откалывался старый табель-календарь и благоговейно вешался новый. Затем я вытаскивал пылесос, изо всей мочи драил полы (даже кровать отодвигалась в сторону) и еще протирал пыль в разных укромных местах. К этому времени на улице сгущались сумерки - мое любимое время, и я поскорее отправлялся в прощальную прогулку по городу. Иногда мой путь вел стандартным образом через Окружной мост, в начале 1990-х годов я заходил постоять в полутемную церковь. Потом зажигались фонари, я возвращался домой и сразу шел наводить гигиену - мыться, чистить зубы, стричь ногти и т.п., что также производилось с жутким тщанием.

Наконец, вымытый и облаченный в чистую одежду (и заодно выпив чаю с родителями), я возвращался в свою комнату, плотно прикрывал дверь в прихожую, чтобы не слышать, как бродит с кастрюлями отец и вопит телевизор, гасил свет, зажигал елку и пододвигал кресло поближе к свету. Отсюда начинался самый волшебный отрезок времени: прощание с прошлым. Я вновь распаковывал архивные коробки, со слезами на глазах листал древние тетради, перебирал фотоснимки, ибо этот берег скоро должен был скрыться за горизонтом. В принципе, до самой полуночи других занятий у меня не было, но честно высидеть такой срок в кресле под елкой я, конечно, не мог, и потому задумчиво циркулировал из столовой к себе и назад, порождая недовольство родителей, которым хотелось, чтобы я составил им компанию перед телевизором.

Важное значение имело убранство моей елки, которую я никогда не украшал первыми попавшимися игрушками. Несмотря на ее возраставший с годами размер, я ограничивался одной бабушкиной электрогирляндой, которую считал "счастливой" и не желал, чтобы с ней конкурировали и ее забивали другие "худородные" гирлянды. В сущности, это было бессознательное опасение профанации. Аккуратно расположив гирлянду на ветвях, я не ленился менять местами лампы, чтобы каждый уголок елки композиционно решался в одном и том же цвете. Так, возле зеленых ламп всегда вешались огурцы, возле красных - клубника и груши, рядом с фиолетовыми - баклажаны, а также подходящие по цвету шары и "финтифлюшки". Около шпиля - того, рыжего, "бабушкиного", который равным образом почитался мною счастливым, - сияла яркая желтая лампа, чтобы Новый год выдался светлым и радостным. Поблизости на самых видных местах развешивались игрушки-символы, о которых в одной из предыдущих глав было написано:

Наверху, под самым шпилем, помещалась большая зеленоватая сова, символизировавшая мудрость. Дед Мороз со Снегурочкой означали наступающий год, Хоттабыч - благоприятный случай, часы с белым циферблатом - текущее время, сиреневая избушка - домашний уют, а некстати затесавшаяся красная звезда - что-то вроде любви к родине. Все ключевые фигуры подсвечивались лампами нужного цвета.

По мере того, как стрелка часов подвигалась к двенадцати, мое волнение нарастало; наконец я торжественно прятал архивные коробки подальше в шкаф и чеканным шагом выходил навстречу "новой жизни" к праздничному столу, который был уже расставлен, мама по белой скатерти аккуратно расставляла тарелки и бокалы, а взмыленный отец в фартуке подносил из кухни миску за миской. За десять минут до решающего момента по Первой программе начинался традиционный документальный фильм "Страна моя". Там - молча, без комментариев - были смонтированы кадры наиболее важных событий истекшего года: съезды и пленумы партии, пуск новых заводов, сбор урожая на Кубани. К этому времени все, переодевшись, сползались к столу, ибо вскоре, после краткого поздравления от лица правительства, которое зачитывал диктор, телекамера переезжала на ночную Спасскую башню и начинали бить куранты.

Как-то в начале семидесятых годов мать услышала от сотрудников, что наступающий год следовало встречать в сиянии всех имевшихся в квартире ламп. Этот обычай понравился и с тех пор неукоснительно исполнялся. Мы с матерью срочно обходили квартиру, выискивая забытые лампы, даже никогда более не включавшиеся, и зажигали их все, а также обе елки. Ослепительное зарево держалось после боя часов минут десять, затем мы снова обходили квартиру и с чувством выполненного долга погружали ее во мрак. Только дважды за три десятка лет мы, нарушив обычай, встречали праздник в полутьме, и это были очень тяжелые годы. 1983-й журналы советовали встречать при свечах, мы ограничились торшером, и тот год был для меня критическим. В другой раз, накануне 2002-го, я, устав сидеть дома без работы, нарочно - в виде протеста судьбе - не стал зажигать иллюминацию, и это был год входа в глубокое долгое искушение, именуемое "Ноевы воды".

Когда на экране появлялась Спасская башня, мы вставали с бокалами шампанского, ожидая боя курантов. Первый удар порождал взаимные поздравления, и родители прикладывались к бокалам, но я стоял мумией до двенадцатого удара, когда "новая жизнь" окончательно входила в дом, и лишь после того отпивал немного вина. Вообще моя расшатанная нервная система плохо выносила спиртное, и я старался "не превышать норму". Затем мы исправно жевали расставленные в мисках деликатесы, из телевизора пели, поздравляли и опять пели, глаза мои начинали слипаться, и едва дождавшись часа ночи (мое естественное время отхода ко сну) и решительно отвергнув предложение "через полчасика выпить чайку", я удалялся к себе и в теплом свете елки разбирал кровать, застеленную свежим бельем. "Вот она, новая жизнь, пришла наконец!" - растроганно думал я, укладываясь под одеяло. Родители еще некоторое время сидели перед телевизором, потом убирали со стола, отец мыл посуду, и они тоже заваливались спать.

Первое новогоднее утро начиналось с тотального нарушения всех регламентов, так что ближе к вечеру выявлялась настоятельная необходимость вновь пересекать Окружной мост, и тут моя жизнь входила в привычную колею.