Стихи осени 1977 года

Автор: Михаил Глебов, 1977 (комментарии 2003)

77-14

Светит бледно фонарь за окном,
Чуть мерцая в сентябрьской мгле.
Ночь сырым непрозрачным сукном
Наползла, разлилась по земле.

К завершению движется год.
Девять месяцев сонно прождя,
Снова осень стоит у ворот
В ореоле косого дождя.

Дача брошена. Снова Москва.
Бестолковые серые дни.
Школьных будней глухая тоска,
Надоевшие крики родни.

Время счастья, тепла и тревог
В Лету кануло, нет и следа.
А ведь больше бы сделать я мог,
Да не стал почему-то тогда.

С неподдельным сердечным теплом
Вспоминаю теперь, в сентябре,
Громкий смех, и возню за столом,
И поездку к Никольей Горе,

Как неслись, обо всем позабыв,
По шоссе до моста у реки.
А потом - идиотский разрыв
Прежним славным делам вопреки.

А назавтра с братишкой в тоске
По дороге гуляла полдня
И чертила чего-то в песке,
Вызывая к канаве меня.

Я тогда не пришел. Может, зря?
Нужно ль было переть напролом?
Скуку осени снова узря,
Я жалею теперь о былом.

"Осень, осень, глухая пора
В погребальной встает красоте".
Дольше солнышко спит по утрам,
Уступив два часа темноте.

Лес одет желтизною литой -
Цвет разлуки, обманчивый цвет.
Густо сыплется лист золотой,
Обнажая деревьев скелет.

Дождик слезки теряет в пыли,
Морося на сады и дома,
А над городом в мутной дали
Белым призраком встала зима.

2 сентября 1977

77-15

Звенигородские леса
Июльскою порой.
Реки лазурная коса
Петляет под горой.

Сосновый лес, песчаный пляж
В дремотной полутьме.
Как древний сказочный мираж,
Церковка на холме.

Домишки белые вдали,
Пологая гора.
На пашне в облаке пыли
Рокочут трактора.

Ведет дорога в дикий край,
Безлюдна и пуста,
Мелькает надолбами свай
Бетонного моста.

Ведет она на вольный плес,
В седую старину,
В страну дубов, в страну берез,
В счастливую страну.

Шумит от ветра старый бор,
Журчит в кустах ручей.
Сверкает зеркало озер
От солнечных лучей.

Покрытый соснами подъем,
Бескрайние луга.
Залиты солнечным огнем
Янтарные стога.

Пролег на версты пыльный след
Далекого пути.
Лишь верный конь - велосипед,
Да Ленка впереди.

Битком набито в голове
Приятной чепухи.
Растут в некошеной траве
Большие лопухи,

За сеткой старого плетня
Ромашек молоко.
Легко на сердце у меня,
И дышится легко,

Как будто вечен этот след,
Дороге нет конца,
Как будто мой велосипед
Не встанет у крыльца,

Как будто вечно будут мне
Смеяться васильки,
И мы оставим в стороне
Ненастные деньки.

9 сентября 1977

Думаю, что это стихотворение является одним из наиболее удачных, ибо продиктовано непосредственным чувством. Из него же брала начало обостренная ностальгия по летнему времени, еще усиленная страхом перед грядущей эпопеей поступления в институт. И этот крик души весьма наглядно вылился в следующем стихе:

77-16

Не хочу решать задачи
Про кислоты да про хлор,
А хочу, друзья, на дачу,
На природу, на простор,

В наш дремучий околоток,
Где туманы залегли,
Где лежат двенадцать соток
Невозделанной земли.

Где раздолье, где свобода,
Где учеба далека,
Где плывут по небосводу
Кучевые облака.

Где краснеется рябина,
Сверху донизу в дроздах,
Где растут кусты малины
На болотистых местах.

Где мила любая кочка,
Где костер трещит в дыму,
Где стоит большая бочка
Неизвестно почему.

Где уходят вдаль раздоры,
Где чирикают скворцы,
Где померзли помидоры
И погнили огурцы.

16 сентября 1977

77-17

Но сколько ни мечтай, отделаться от учебы было невозможно. Особенный зуб у меня вырос против учительницы физики, которая по совместительству вела еще астрономию. Она с какой-то мистической прозорливостью угадывала домашние недоработки и тут же вызывала меня к доске. В конце концов я написал объяснение этому природному феномену:

Лишь прячется день за скалою
И меркнет ночной небосвод -
Горбатая ведьма с метлою
Встает из поганых болот.

От зарослей сыростью веет,
Шуршит сухостоем ивняк.
Сползаются толстые змеи
На корни осклизлых коряг.

Сквозь ветки засохших растений
Уныло глядят валуны.
Безжизненно-длинные тени
Ложатся от полной луны.

Вдруг ведьма выходит из тины.
И, громко ругая судьбу,
Летит над уснувшей равниной
В прогнившем дубовом гробу.

Летит, не боясь расстоянья,
И хрипло, тоскливо свистит,
На небе под лунным сияньем
Падучей звездою блестит.

(Быть может, звезда - наважденье?
Но то астрономам видней:
Прямое у ней восхожденье,
Склонение дельта у ней).

Летит на квартиру к физичке,
Железной метлою звеня,
И просит ее по привычке,
Чтоб завтра спросила меня.

Коварная сила природы
Различные беды несет,
И вследствие этой невзгоды
По физике мне не везет.

5 октября 1977

77-18

Если жизнь осточертела,
На работу наплевать -
Не ругайтесь оголтело,
А идите лучше спать.

Мудрой волею природы,
В листопад и по весне,
Все обиды и невзгоды
Забываются во сне.

Лишь тогда назад вернется
Мыслей творческих подъем.
Если туго вам живется -
Спите ночью, спите днем!

11 октября 1977

77-19

Приведенное ниже стихотворение является удачной зарисовкой довольно характерного эпизода нашей домашней жизни - стычки моих деда и матери. Ибо дед, уже практически ничего не видя и туго соображая, время от времени производил какой-нибудь наказуемый ляп - разливал воду, ронял и бил тарелки, терял свои вещи, что-либо пачкал и т.п. - и затем старался по возможности исправить сделанное самостоятельно, чтобы не выслушивать воплей. Но, как правило, этим все же кончалось; тогда мать поднимала громкий крик, дед умиротворительно просил ее "не волноваться", а я, сидя в своей комнате, искренне затруднялся, чью сторону следовало бы принять в этом конфликте. Затем, накричавшись до хрипоты, мать исправляла дедову огреху, и дальше все шло по-прежнему.

Дом от крика содрогался,
Шум летел в ночную тьму:
Дед в подушку посморкался
Неизвестно почему.

Факт случайно опознали.
Мама крикнула: "Вандал!
Ну не ждали! Вот не знали!" -
И устроила скандал.

Дед не ждал землетрясенья
И бузы не заводил:
Он как раз без опасенья
Из уборной выходил.

Он не ждал еще вначале
Нападения врагов,
Размышляя без печали
Про культурный Петергоф.

Мама ринулась на деда,
От волнения бела,
И в прихожей до победы
Схватку жуткую вела.

Обвиняла деда прямо,
Без излишней чепухи;
От потопа и Адама
Перечислила грехи.

Дед упорно пререкался
(Не в соплях, Ритуся, суть),
Да озлобленно сморкался
Где-нибудь и как-нибудь.

5 ноября 1977

Культурный Петергоф - родина моего деда.

77-20

Осень стремится к исходу.
Холодом тянет от рек.
Падает в черную воду
Мелкий ноябрьский снег.

Небо свинцового цвета -
Рваный, поношенный зонт.
Солнцем земля не согрета,
Тучами сжат горизонт.

Сумерки темны и глухи,
Сосны угрюмо скрипят.
Вьются белесые мухи,
Мухи обычные спят.

Листья по просекам кружит
Резкий сырой ветерок.
Льдинкой подернуло лужи
В ямах разбитых дорог.

Листья давно облетели,
Стали черней и мертвей.
Скоро завоют метели
В чаще прозрачных ветвей,

Скоро подсохнут канавы,
Скоро подсохнут луга,
Скоро на жухлые травы
Лягут густые снега.

5 ноября 1977

77-21

К этому времени я уже настолько овладел техникой стихосложения, что рискнул опробовать достаточно сложный вариант октавы:

Солнце на закате
Затянули тучи.
Сумерки с востока
Медленно ползут.
Сыро в дачной хате,
Холод к ночи круче,
Ветры издалека
Мелкий снег несут.

Старая рябина
На краю канавы
Вниз роняет листья,
Ветви гнет к земле.
Жухлая равнина
У пустой дубравы
За снежком пушистым
Прячется во мгле.

Все темней над лесом,
Наступает вечер,
Звезд не видно в поле,
Бьет колючий снег,
Сыплется отвесно
На лицо и плечи,
Кружится на воле -
Прячься человек!

Грустная картина:
Темнота густеет,
Затянуло дали
Мутной пеленой.
Снежная равнина
За ручьем белеет,
Что журчит в канаве
Ледяной волной.

Стаей к косогору
Галки улетели,
Тянется тропинка
Сквозь сухой бурьян.
Скоро, очень скоро
Засвистят метели,
Унесет былинки
Снежный ураган.

По лесным дорогам -
Вымокшая глина,
Вдоль дорог туманы
Густо залегли,
Да торчит убого
Жухлая дернина,
Где не раз тюльпаны
По весне цвели.

6 ноября 1977

1977 год своими летними баталиями завершил период моей юности, а вместе с нею - и детство в самом широком понимании этого слова. И надо сказать, что сей факт осознавался мною уже тогда, хотя и не в полной мере. К этому добавился сильный страх перед экзаменами следущего лета, которые я - привыкший брать пятерки с бою и катастрофически неспособный принудить себя к выполнению домашних заданий - с большой вероятностью мог завалить, для чего не требовалось и двоек, а просто единственная неподходящая четверка вместо пятерки. Как следствие, у меня возникло острое ощущение "грани эпох", причем уходящее школьное время на фоне грядущих ужасов стало казаться прямо-таки уютным и желанным. В этом контексте новый 1978-й год выглядел не просто отправной точкой "новой жизни" (в который уже раз), а вступлением в эру жестоких испытаний; как следствие, я начал "готовиться" к этому рубежу уже с ноябрьских праздников. Оставшиеся недели 1977-го года воспринимались как последние отблески уходящей "старой доброй жизни", и самый момент перехода оплакивался с такими эмоциями, будто меня уводили в тюрьму. На фоне таких панических настроений у меня явилось вполне понятное желание еще погреться у огонька минувших событий года, воспев их в хронологическом порядке. Отсюда возник замысел создать не то что поэму, а цикл стихотворений "1977", который и был начат в середине ноября, но далеко не ушел.

77-22 / Предисловие к циклу "1977"

Покрытый пятнами невзгод
И грязью пустяков,
От нас уходит старый год
В историю веков.

Отстав от жизни, волшебством
Взмывает в облака,
И скоро будет большинством
Забыт наверняка.

Но в грудах прочей чепухи
Огнями маяков
Застынут мелкие штрихи
Да строчки дневников.

Одним - хорош, другим - безлик,
А третьим - жизнь сломал;
Кому-то, может быть, велик,
Иному - слишком мал.

А кто-то час - один лишь час! -
Запомнит навсегда:
Ведь что могло сложиться враз,
Не рушится года.

Нет, Год наш вовсе не пропал
В шальном веретене:
Он многим людям что-то дал,
Он что-то дал и мне.

10 ноября 1977

77-23

Бежит, покинув шар земной,
Охвостье декабря.
Встает с востока над страной
Холодная заря.

Померкли звезды в вышине,
Мелки и зелены,
Блестит в морозной пелене
Кривой рожок луны.

Уже светлеет небосвод,
Прозрачней ночи тень.
Из океанских сонных вод
Родился новый день.

Январский блеск, январский снег,
Сугробы в полдвора;
Сереет лед по руслам рек,
Морозны вечера.

На ветках шапки залегли,
Как клочья бороды.
По корке наста пролегли
Глубокие следы.

Январь не спит, январь зовет,
К весне на полпути,
И солнце белое плывет
По низкому пути.

В веселом блеске января -
Живительный подъем.
Упал листок календаря -
Их больше с каждым днем.

13 ноября 1977

77-25

Дальше - коли уж я решил воспевать все события года подряд - длинное стихотворение было посвящено моему членству в Районном комсомольском штабе.

Зля живущих на земле,
Вольно жить мешая,
Развернулась в феврале
Суета большая.

Прежде были дни труда
Ярого накала,
Но, пожалуй, никогда
Так не припекало.

Нынче стала жизнь плохой,
Скукой и содомом,
Комсомольской чепухой,
Пионерским домом.

Кто из нас перемолол
Цепи реализма?
Стал мне школьный комсомол
Школой формализма.

Может, на руку врагам,
США и Чили,
Нас ему по четвергам
В РКШ учили.

От Плющихи - поворот,
В лужах мостовая,
До загаженных ворот
Улица кривая.

Двухэтажный особняк -
Крепость маловеров,
Приводящая в столбняк
Местных пионеров.

Смехотворная модель
Друга-компаньона,
Дел ненужных цитадель
Для всего района.

Здесь полно суровых баб,
Активистов честных,
Здесь сидит районный штаб
Комсомольцев местных.

С красным знаменем, как встарь,
Штаб - идей блюститель,
Злая тетка - секретарь,
Глебов - заместитель.

Глебов, делом одолен,
Хоть и зол отчасти,
Отвечает за район
По идейной части:

Быть сознательным зовет,
Прочих укоряет,
Да еще два раза в год
Лично проверяет!

Штаб к занятиям людей
Относился строго,
Оттого благих идей
Стало слишком много.

Их на слете городском
В деле применили:
Славный Ленинский райком
Славно осрамили.

Провалили так хитро
На победу ставку,
Что в итоге все бюро
Подало в отставку.

Только Глебов уцелел:
Одолев преграду,
Он за ум в веденьи дел
Получил награду:

Мол, подчас густая тень
Есть залог успеха…
Глебов в тот же самый день
Заболел от смеха.

16 ноября 1977

77-26

Далее следовало перейти к весенним философским исканиям. При моей давнишней склонности ассоциировать всякое душевное состояние с той или иной погодой, само собою напрашивалось вступление об апрельских ручьях, солнышке и т.п. Попутно замечу, что здесь вновь применена строфа из шести строк, которая встречалась годом раньше. Такие возвраты к вчерашнему дню техники стихосложения бывали регулярно, но не по причине бессилия, а там, где они способствовали выразительности.

Окончился в срок
Последний урок,
За дверью звенит капель.
Лишь ветер свистит,
Да солнце блестит,
Встречая теплом апрель.

В раздолье полей
Теплей и светлей,
Уходит на год зима.
Исчезни, печаль!
Унынье, прощай!
Весна золотит дома.

За стаей грачей
Сквозь веер лучей -
Бескрайний небесный свод.
Под шум ветерка
Плывут облака
Над гладкой лазурью вод.

Даль неба чиста,
Свежа и пуста,
Весенней звенит молвой.
Куда ни пойди -
Весна впереди
И солнце над головой!

19 ноября 1977

На этом работа над циклом "1977" и закончилась, чтобы месяцем позже, уже в другой форме, вылиться в большую поэму "Память", которую мне, в качестве исключения, удалось закончить.

77-27

За ужином мы всегда смотрели черно-белый телевизор "Электрон" советского производства. Несмотря на импозантную внешность, он непрестанно ломался, каждый раз другим образом, и если его никто не трогал, вскоре сам собою чинился. При появлении мастера он бросал свои штучки и работал безукоризненно. В результате я сочинил слегка богохульное стихотворение - впрочем, извинительное по причине нашего семейного атеизма.

Боже святый, Боже правый,
Позабудь на сутки рай
И десницею кровавой
Телевизор покарай!

То захрюкает безбожно,
То видна от кадра треть,
Так что просто невозможно
Нам его теперь смотреть.

Он могуч и ворожбою,
Так что ты глаза не три,
Если вдруг перед тобою
Вместо дядьки стало три.

23 ноября 1977

77-28

И вот, наконец, маленький шедевр, идеально передающий мое угнетенное настроение школьного времени. Его можно считать типичным для более ранней эпохи, хотя подобные отголоски нередко являлись и в дальнейшем.

Мокрый снег на улице
Падает с утра.
Небо тучей хмурится,
И в душе хандра.

Темнота осенняя,
Грязные пути.
От тоски спасения
Что-то не найти.

И еще не умерла
Старая напасть
Спать ложиться в сумерки
Да пасьянсы класть.

Скучно длинным вечером
В сонной тишине.
Дома делать нечего,
В школе тяжко мне.

Люстры все погашены,
Ночь глаза слепит,
Светом бра подкрашенный,
Дед у стенки спит.

Тишина баюкает
В мягкой духоте,
Лишь свистит и хрюкает
Чайник на плите.

24 ноября 1977

77-29

С половины декабря в моих стихах естественным образом появилась новогодняя тематика. Следующий стих по-своему уникален; здесь очень кстати применена октава, создающая размеренный темп и "зимнее вечернее настроение".

За окнами снежно и пасмурно.
Сгущаются сумерки к вечеру.
Сугробы насыпало новые,
Струится поземки шнурок.
Глазами застывшими, красными
Ночные проспекты отмечены,
Глядят фонари бестолковые
На дали пустынных дорог.

Спит город, равниной раскинувшись.
Молчат переулки и площади.
Плетутся трамваи отсталые,
Звон рельсов за ними затих.
Просторы потемками сдвинуты,
Как эхо - шаги одиночные,
Дома, как гиганты усталые,
Застыли вдоль улиц немых.

А рядом, газонами длинными
Деревья стоят без движения,
Чернеются кроны ажурные
В сияньи скупых фонарей.
Погасли огни магазинные,
Нарядных витрин освещение,
Лишь светятся лампы дежурные
За стеклами спящих дверей.

Послушные ветру упорному,
Туманы рассеялись плотные,
Проклюнулись звезды бесчисленны,
Морозным огнем налились.
По небу бездонному, черному
Плывут облака мимолетные,
И диск бесполезный, бессмысленный,
Как шарик на нитке повис.

15 декабря 1977

77-30

В тот же вечер, как это у меня постоянно случалось, вслед за "серьезным" начальным стихотворением, которое требовало усидчивости, само собою рождалось другое, озорное и веселое, почти не нуждавшееся в правке.

На дворе смеркается,
Уж взошла луна.
Пьяный чертыхается,
Стоя у окна.

Под морозной Вегою
Ходит всякий сброд.
По дорогам бегает
Толпами народ.

Все бегут с продуктами,
Тянут на весу
Хлеб, авоськи с фруктами,
Сыр и колбасу.

Давка магазинная
Как ручей течет.
Кто-то елку длинную
В тряпке волочет.

Опустели винные,
Даже нет ситро.
Люди прут лавиною
В здание метро,

К площади стекаются
Шумною толпой,
Дружно спотыкаются
Льдистою тропой.

Сквозь гудки машинные,
Выстроившись в ряд,
Елки трехаршинные
Лампами горят,

А на них бумажкою
Детские стишки,
Заяц с Чебурашкою,
Волк да петушки.

Ветви оголенные,
В парке ни души.
Меж стволов влюбленные
Странствуют в тиши.

Гладь реки смерзается,
Скована вода.
Блики извиваются
По равнине льда.

Снежною пылищею
Ветер злой повис.
От луны начищенной
Свет струится вниз.

15 декабря 1977

77-31 / Поэма "Память"

Так и не закончив "подводить итоги" в ноябре, я вернулся к этому занятию месяц спустя. Однако теперь замысел стал несравненно шире: охватить не просто текущий 1977-й год, но подвести итог всей предыдущей жизни в стихотворной форме, подобно тому как я сделал это прозаически в мае 1977-го.

( 1 ) / Вступление

В темный час ночных видений
При безжалостной луне
Тучи черных привидений
Появляются в окне.

За стеклом фонарь двоится,
Свет мерцающ и тягуч.
Заунывно серебрится
Бесконечность снежных куч.

Кучи, кучи, как ступени
В надоевшем тяжком сне…
Вдруг встают немые тени,
Приближаются ко мне.

Тени прошлого, былого,
Мертвым дням застывший счет,
Что уже не встанет снова,
Что, как речка, вдаль течет:

Мысли, счастье, вражье жало,
Интересов давний круг,
Что томило, донимало, -
А потом забылось вдруг.

17 декабря 1977

( 2 )

Воспоминания начинались с наиболее солнечного эпизода моей биографии - дачной жизни перед поступлением в школу. С тетей Олей мы гуляли по окрестностям поселка, а вечером шли к Можайскому шоссе "встречать" возвращавшихся с работы родителей. Следует заметить, что эта и все следующие главы "поэмы", кроме эпилога, обладали одинаковым количеством строф, которое определялось вместимостью одной страницы широкоформатной клетчатой тетрадки за 96 копеек. Если же теперь они различаются по длине, то благодаря выброшенным строфам - либо слишком неудачным, либо не поддавшимся восстановлению по памяти.

Вижу солнце, вижу детство,
Сад, подушку в гамаке,
И на стуле по соседству
Ольгу с книжкою в руке.

Как цвели, качаясь, вишни,
Как шумели на ветру,
Как на луг по травам пышным
Выбегал я поутру.

Колосилась рожь на ниве
Средь полуденной жары,
А над ледником в крапиве
Стайкой вились комары.

Ледником дед называл построенную им в саду разновидность землянки, где хранились лопаты и прочий инвентарь. Густая заросль крапивы по склонам ледника вызывала у меня панический ужас.

А когда смеркалось в поле,
Ночь являлась в свой черед,
По опушке с тетей Олей
Шли к сосне за поворот.

По шоссе летят машины,
Уносясь за перекат.
Сосен гордые вершины
Золотит огнем закат.

Здесь мы долго-долго ждали.
Меркнул свет. Ложилась тьма.
Вдруг "Москвич" в зеленой шали
Вылетал из-за холма.

А потом спускались тени,
Стыла теплая вода,
За окном цветы растений
Исчезали без следа.

Потолок скрипел - наверно,
Мыши лезли на чердак,
И от лампы лился мерно
Желтоватый полумрак.

Вот и осень. Дни короче.
Лист желтеет по лесам.
После заморозков ночи
Пар стремится к небесам.

Нет от холода спасенья,
Снег сулит зимы приход,
И в ненастье, в воскресенье
Уезжаем мы на год. (...)

17 декабря 1977

( 4 )

В январе 1972 года, за месяц до смерти тети Оли от рака, я навестил ее в убогой комнатенке на Арбате, словно Пушкин свою няню в Михайловском. За три года до этого в результате семейного скандала она была изгнана из нашего дома.

Ветер свищет по Арбату,
Словно ведьма из мешка;
Тротуаром гонит вату
Ярко-белого снежка.

Бьют в лицо кристаллов сотни,
Бьют в карнизы на лету,
За углом у подворотни
Пыль взметая в высоту.

На дворе слетелись птицы,
Вьется шланга колбаса
И слепых окон бойницы
Смотрят молча в небеса.

Как колодец, двор угрюмый.
Снег и грязь лежат окрест.
Черной впадиной бездумной
Виден памятный подъезд.

За дверьми - глухие стены.
В сумрак лестница ползет.
Лифт старинный, довоенный,
И скрипит, и не везет.

Третий… Пятый. Дверь направо,
И черна, и велика;
Серебром блестит оправа
Кнопки старого звонка.

Чей-то голос возмущенный,
Паутины поволок,
Коридор неосвещенный,
Весь в подтеках потолок.

Здесь шаги звучат, как эхо…
Наконец-то, вот она,
Двери узкая прореха
И светелка у окна.

Здесь без паники, без боли,
Как ведется испокон,
Умирает тетя Оля
В свете пристальном икон.

Их десятки по обоям.
С детства свет лампад знаком.
Лик Христа глядит, спокоен,
Под узорным потолком.

Знаю: рак у Ольги бедной.
Впали серые глаза.
По щеке свинцово-бледной
Тихо катится слеза.

"Ты пришел? Спасибо, милый!
Бог поможет в трудный час…"
Так ее перед могилой
Видел я в последний раз.

А потом погоревали,
Погрустили не спеша,
Схоронили, закопали
И - прощай, твоя душа…

20 декабря 1977

( 5 )

Зимой 1971-72 гг. я регулярно устраивал "картовые походы" - освободившись из школы, бродил по московским переулкам, запоминая их и впоследствии нанося на карту. Так был освоен почти весь Центр в пределах Садового кольца. В июне, уже на излете увлечения, я добрался до стрелки острова напротив Шлюзовой набережной, где на меня произвели сильное впечатление подготовленные к сносу старые дома .

Снова жарко, снова лето,
Небо стало голубей.
Птичий гам звенит с рассвета,
Клекот сизых голубей.

Ветер ласковый и робкий
Дует с юга поутру.
Полотенца на веревке
Дружно вьются на ветру.

Краски свежи, звуки гулки,
Дышит влажная земля.
Разбежались переулки
От могучего Кремля.

Сколько их на белом свете -
Кто из смертных разберет?
Чтоб решить вопросы эти,
Я иду, иду вперед.

Там, за выгнутой дугою
Краснохолмского моста,
Притаились над рекою
Незнакомые места.

Их сейчас же, срочно надо
Изучить любой ценой!
За дорогой, как ограда,
Тополя стоят стеной.

Тропка в зарослях пропала,
Пылью стянут давний след.
Вдоль по берегу канала
Вьется низкий парапет.

Вдруг за сеткою бурьяна
Предо мной встает в тиши
Дом, забытая поляна -
И ни звука, ни души.

Дом покинут. Ставни сбиты.
Дверь открылась изнутри.
Шевелит углом, забыта,
Занавеска на двери.

В окнах виснет паутина.
Запустенья пустота.
Неприятная картина
Ярким светом залита.

Перед дверью на полянке
Пробивается трава;
Стекла, мебель, кучи дранки,
И герань в горшке жива.

Словно грянула с эфира
Непонятная беда,
Люди бросили квартиры
И пустились кто куда.

И, окован волей странной,
Страх не в силах превозмочь,
Через заросли бурьяна
Я бежал оттуда прочь.

21 декабря 1977

( 6 )

В сущности, выбор мною биографических событий для воспевания был прихотлив и мало чем оправдан: в самом деле, если о дошкольной даче и горестях младших классов написать действительно следовало, то два крохотных проходных эпизода отрочества - прощание с Ольгой и казус на Шлюзовой набережной - достойны от силы нескольких строчек. Далее, пропустив все перипетии следующих лет, я неожиданно перескочил к Киевской поездке и посвятил ей целых три части, из которых первая, самая удачная, собственно говоря, и положила начало всей поэме. Я начал сочинять ее прямо в метро.

Словно ветра дуновенье,
Лето сгинуло - и нет;
Но уже через мгновенье
Снова вижу яркий свет.

Пар встает над сонной поймой.
Даль прозрачна и чиста.
Мчится поезд беспокойный
По дуге Метромоста.

Под мостом, как на параде,
Сверху видные едва,
По изжелта-синей глади
Разлетелись острова.

Берег выгнут рыбьей хордой,
Лес на много верст окрест.
На холме Владимир гордый
Поднимает черный крест.

На востоке отсвет алый,
Ширь, простор, полей покой.
Словно белые кристаллы,
Жилмассивы за рекой.

Баржи, черные, как мавры;
Вверх идет шоссе стрела,
А над нею - древней Лавры
Золотые купола.

Там, за Киевской Мещерой,
Лабиринта кавардак,
Бесконечные пещеры
Убегают в черный мрак.

Церковушка с ними рядом -
Фрески Бога и царей;
К ней с холма ведут каскады
Деревянных галерей.

Кассы входа, щит фанеры,
И за ним ведет в пыли
Коридор траншеей серой
В недра Киевской земли.

Колоннад забытых рощи,
Темнота кругом слепа,
В нишах стен - сухие мощи,
Смотрят сверху черепа.

Тишина вокруг застыла,
Пляшут тени на стене.
Здесь Аскольдова могила
Притаилась в глубине.

Как земля пещеры стары,
Их легенда велика:
Здесь варяги и татары
Побывали за века.

А над миром солнце встало,
Тает снег, весну суля.
В водах тихого канала
Отразились тополя.

18 декабря 1977

( 8 )

Однако самое сильное впечатление, как и следовало ожидать, оставил мой первый авиаперелет из Киева в Москву. Здесь также не обошлось без множества поэтических преувеличений.

Мы сейчас взлетим над пылью.
Вижу неба чистоту.
Самолет, расправив крылья,
Набирает высоту.

Небосвод лилово-синий,
Сверху видно далеко.
Облака кипят в низине,
Как парное молоко.

Города едва заметны,
Странно вогнут шар земной.
Восемь грозных километров
Развернулось подо мной.

Там, внизу, лесов пороги,
Рек узорный серпантин;
Словно ленточки, дороги
Кружат-вьются между льдин.

Солнце, верное примете,
Топит снега валуны:
Белый наст внизу заметен
И проталины видны.

Там, где север, больше снега,
Там свирепы холода;
Реки хлынули с разбега,
Но не вскрылись ото льда.

Там леса кладут, как прежде,
Вьюге низменный поклон,
И сломал тепла надежды
Злой арктический циклон.

Вот и он, циклон могучий,
Встал,завесу распыля.
Не видать земли за тучей
С борта чудо-корабля.

Но пришла пора сниженья.
Жалко бликов по стеклу.
Мы включаем торможенье
И врезаемся во мглу.

Сразу будто ночь настала,
Грязный мрак кругом повис.
Тяжесть снежного кристалла
Давит прочный корпус вниз.

Вдруг - покой. Циклон над нами,
Снежной моросью соля,
А внизу, в немытой раме
Светит грязная земля.

Вот и все. Мы снова дома.
Больше счастья не проси.
Месим грязь аэродрома
В тщетных поисках такси.

20 декабря 1977

( 10 ) / Заключение

Прощай, ушедший день!
Прощай, минувший час!
Пусть те, кому не лень,
Помянут молча вас.

А ты, кому они
Ломают дерзкий взлет,
Забудь былые дни,
Иди смелей вперед.

Не бойся и иди.
В минувшем смысла нет.
Мерцает впереди
Заря грядущих лет.

Твоя судьба одна -
Сумей свой век прожить
И соверши сполна,
Что должен совершить.

Былого свет погас -
Таков его удел;
Но он всегда при нас,
Фундамент наших дел.

24 декабря 1977

Это была идейно важнейшая часть поэмы, которая повторялась при всяком очередном "превращении в нового человека". Торопясь закончить работу до Нового года, я настолько вымотался, что дотягивал ее буквально через силу; тем не менее, результат можно считать удачным. Больше того, поэма "Память", судя по всему, осталась моим самым крупным цельным поэтическим произведением, ибо дальше пошла одна только мелочь.

Известно, что все дикие народы, едва вступившие на путь цивилизации, любят обширные эпические произведения, будь то "Илиада" с "Одиссеей", былины про Илью Муромца, "Давид Сасунский" и т.п. Видимо, те же закономерности действуют и в отдельно взятом человеке. Мои стихи 1976-77 годов отличались выраженной "эпичностью", т.е. стремлением рифмованно описывать те или иные события жизни; в этом ряду стоят и первоначальные "дачные поэмы", и зарисовки про деда, и сводки погоды, и, наконец, "Память". Однако к 1978 году этот неизбежный ранний этап оказался пройден, и хотя в дальнейшем "эпические зарисовки" иногда возникали, главный фарватер сместился к стихам философским и лирическим. Ибо мое детство равным образом кончилось и здесь.