Экскурсия в ад (2)

Автор: Михаил Глебов, 1999

Средний ад: целеустремленные волки

Надо сразу оговориться, что представителей настоящего ада, т.е. Среднего и Глубокого, при общей поверхностности зла на Земле, не так много, хотя мы регулярно встречаем их в собственной жизни и в истории. Они отличаются умышленностью зла, т.е. знают, чего хотят, и сознательно попирают общепринятые нормы в собственных интересах.

Средний ад, расположенный ниже Последнего, населен сатанами. Эти злые духи живут не в самом зле, но во лжи этого зла. Их состояние описывается гнилостными субстанциями. Освещение, в котором они видят, подобно зареву пожара. Если упомянутые выше обитатели вороньей слободки довольствуются мелочным богатством и славой, так сказать, в пределах быта, то настоящие сатаны смеются над такими целями, как над детскими игрушками. Они претендуют на богатство и славу глобального масштаба, и для их достижения прикладывают поистине титанические усилия. Сколько бы ни захватили они в свою власть, как бы ни прославились, всего им мало. Обладая максимальной среди всех адских духов силой, они в земной жизни большей частью пробиваются к власти и богатству, занимая высшие посты в обществе. Сюда принадлежит большинство крупных хищников, дошедших к власти по трупам и цеплявшихся за нее зубами.

Жизненная цель духов Среднего ада лежит не в них, а в окружающем их обществе. Подобно тому, как поверхностные сатаны вкладывают всю душу в обладание некоторой вещью, сатаны настоящие видят себя исключительно через призму достигнутых ими глобальных житейских успехов. Самоутверждение в обществе становится их навязчивой идеей. Они идут на любые жертвы и любой риск ради успеха и вытекающей из него славы, что хорошо видно из биографий Александра Македонского, Цезаря, Наполеона и других подобных. Сплошь и рядом жажда такой славы вынуждает их творить подданным множество благодеяний, в которых мы не отыщем внутреннего добра, потому что цель этих людей лежит единственно в собственном прославлении. Другая характерная сфера приложения их усилий - бизнес, деловая жизнь. Третьи надрываются в большом спорте. Четвертые засоряют литературу и искусство. Где бы ни открылась в обществе возможность стяжать себе власть, богатство и славу, везде они оказываются в первых рядах, оттирая и затаптывая слабейших.

Отсюда, однако, вовсе не вытекает их профессиональная непригодность: напротив, подгоняемые, словно кнутом, любовью к славе, они умеют виртуозно применить к делу даже небольшие таланты, которые у человека доброго или поверхностного чаще всего останутся лежать втуне.

Вся жизнь этих людей протекает в непрестанной борьбе с окружающими за место под солнцем и максимальный кусок пирога. Они - профессиональные бойцы, поставившие себе ясную цель и методически, расчетливо использующие те или иные тактические приемы для ее достижения. Они подобны борцу на ковре, который изобретает все новые броски и захваты, пока не положит противника на лопатки. Если дело срывается, они не впадают в уныние, но атакуют с другой стороны, потом с третьей, с четвертой, от штурма переходят к осаде, от осады к подкупу, и только препятствия неодолимой силы могут остановить их натиск. Они - как назойливые мухи, которые будут кусать и ползать до тех пор, пока их не убьешь или не выгонишь из комнаты. В обществе всегда интуитивно чувствовали это их свойство и либо убивали (казнь), либо изолировали (тюрьма), либо изгоняли прочь, как это делалось в Древней Греции и доселе принято у диких народов.

Хотя ни один дух Среднего ада не откажется при возможности спрямить путь к вожделенной цели, не брезгуя никакими средствами, все-таки большей частью он вынужден играть по правилам, которые навязывает ему общественное мнение. Общество в его глазах представляет арену борьбы всех против всех, и здесь, как в любой борьбе, существуют гласные и негласные правила, нарушение коих приводит к дисквалификации. Противники бдительно следят друг за другом и едва подметят чей-нибудь промах, как поднимают крик, и тогда всем скопом накидываются на оплошавшего, обирая его до нитки под предлогом наказания. Чужая ошибка дает адскому духу возможность легкой поживы, собственная - чревата потерей всех прежних достижений. Действие этой системы легче всего наблюдать в так называемом гражданском обществе Запада, где крупные компании и фигуры обременены десятками одновременных исков, а адвокатура стала наиболее оплачиваемой профессией.

Прямым следствием такого общественного устройства оказалось полярное расхождение между внутренними целями адского субъекта и внешними средствами их достижения. Действуя в обществе, он не может идти к своей цели прямо, но пользуется сознательным лицемерием, всю жизнь насилуя себя и принуждая играть совершенно не свойственную себе роль. Каждое его слово обдумано, каждый жест расчитан на чужое впечатление. Миллионы мелочей ежесекундно осаждают его измочаленные нервы и лихорадочно вычисляющий мозг. Отвоевав в изнурительной борьбе кусок пирога, он не может отдохнуть и насладиться победой, поскольку вынужден сосредоточить все силы на его удержании. Но враги бесчисленны, замыслы их неведомы, полчища случайностей вторгаются в хитроумно составленные планы, и их ежечасно приходится корректировать.

Именно духам Среднего ада свойственно утверждать, что жизнь - это шахматы. Они надеются учесть все возможные комбинации, не замечая того факта, что если на 64-х клетках, при 32-х фигурах и элементарных правилах игры, лучшие шахматисты веками ломают голову и даже компьютер не справляется, то безрассудно пытаться просчитать реальные житейские ситуации, где действующие факторы бесчисленны, а правила не определены.

Фактически эти люди присваивают себе функции Божественного Провидения, но совершенно не в состоянии их осуществлять. Провидение смеется над ними, то и дело низвергая с достигнутых высот, куда они вновь карабкаются с упорством Сизифа (миф о котором, возможно, подразумевал именно их).

Как ни странно, духи Среднего ада, именно вследствие своей тотальной расчетливости, в земной жизни нередко оказываются хорошими начальниками и дельными партнерами. Их цели безумны, но взгляд на общество трезв и порой даже глубок. Они никудышные стратеги, но превосходные тактики. Они ожесточенно сражаются за собственную погибель, но делают это с несомненным мастерством. Если мы окажемся им полезны, можно ручаться, что они смогут быть полезными нам. Трудно представить, чтобы они из пустой прихоти срубили сук, на котором сидят, или сохранили сук, который им мешает. В своих действиях они рациональны и потому предсказуемы. Они ценят своевременную помощь, но всегда доискиваются ее эгоистической причины, и если таковой не находят, то пугаются и смотрят с недоверием. Демонстрируя обывателям и врагам прописные добродетели, со своими единомышленниками они любят говорить напрямик, и попытки оных скрыть свои карты расцениваются почти как объявление войны. Поэтому в так называемом откровенном разговоре с ними лучше приписать себе некоторые эгоистические цели, чем вызвать их недоверие слишком подозрительной непрактичностью.

Из исторических героев такого типа легче всего назвать Наполеона, из деловых людей - Генри Форда, оставившего неплохие и очень характерные мемуары, где житейская трезвость уживается с фарисейским словоблудием.

Глубокий ад: ядовитые змеи

Мы проводим свою земную жизнь в мире конечных проявлений, т.е. в крайней внешности Мироздания, и потому причины явлений скрыты от нашего взгляда, а видны одни только их следствия. К нам применима платоновская аллегория о людях, которые сидят в пещере и вместо предметов видят только их тени на стене, и принимают эти тени за самые предметы. Казалось бы, каждый предмет отбрасывает свою тень, и по теням легко судить о предметах, остающихся как бы у нас за спиной. Беда, однако, в том, что чем предмет от внешнего наблюдателя удаленнее, т.е. чем он более внутренний, тем слабее, расплывчатее, неопределеннее от него падает внешняя тень, и даже до такой степени, что порой требуются чудеса ловкости, чтобы суметь выделить на общем пестром фоне еле видимый искомый контур.

Именно поэтому выходит, что чем глубже зло, т.е. чем оно ужаснее, тем труднее его заметить обыкновенному природному человеку и тем более опознать в нем зло. Всякий легко заклеймит карманника, драчуна или коммунальную склочницу. Самовлюбленный свинья-обыватель живет себе тихо, и его почитают хорошим. Политик гласно заботится о неимущих, бизнесмен жертвует средства на детские дома, государственный деятель борется за благо отечества. Чем глубже уровень зла, чем оно внутреннее, тем надежнее защищено от поверхностного обывательского взгляда. Именно поэтому сложнее всего обстоит дело с опознанием людей самого глубокого ада, тем более что среди них существуют значительные вариации.

Если обитатели Среднего ада живут любовью внешних успехов, ассоциируя с ними свою личность, то этажом ниже их соседи пребывают в первоистоках зла, в самом его горниле. Этому аду соответствуют трупные субстанции; освещение здесь темно-багровое, словно от переливающихся раскаленных углей доменной печи.

Жители Среднего ада сильны и свирепы, их соседи - незаметны, слабы, но ядовиты. Они соотносятся между собою, как тигр и кобра; но вся мощь тигра бесполезна против тайного укуса ядовитой гадины. Сатаны сражаются сами; дьяволы, пользуясь коварными уловками, заставляют сражаться других. Главное их удовольствие - в порабощении чужой воли, тайными, незаметными путями склоняемой во зло. Человек, в земной своей жизни испытывающий влияние этих духов, не может спастись; вот почему Господь не допускает их до того, кто не безнадежен.

Для сатаны злые поступки являются средством обретения внешнего богатства, славы и власти; для дьявола зло есть самоцель. Их удовольствие в том, чтобы лишать удовольствия окружающих. Бессмысленно искать здравую логику в их поступках, что очевидно из истории Ивана Грозного, Сталина, Нерона или Калигулы. Конечно, любую мерзость можно при желании подогнать под какое-нибудь внешнее оправдание; истина же в том, что эта мерзость делается ради самой себя, хотя бы в перспективе она была гибельна для производящего ее дьявола.

Эта вопиющая нелогичность часто заставляет подозревать таких людей в безумии, тогда как на деле они просто получают удовольствие. Им вовсе не нужен внешний блеск; многие из них живут подчеркнуто скромно, другие всю жизнь довольствуются положением серых кардиналов при каком-нибудь сатане. В земной жизни они часто бывают неудачливы, потому что не могут удержаться от зла не ко времени и этим катастрофически портят себе карьеру и личную жизнь. Более того, от этих людей как бы разливается ядовитая, гнетущая атмосфера, интуитивно ощущаемая всяким человеком, особенно если он находится у них в подчинении. Хорошими примерами в этом смысле будут Сталин, Берия или Гиммлер. Окружающие за глаза именуют их гадинами и при всякой возможности стремятся от них избавиться. Если же такие люди, по Божьему попущению, все-таки достигают ключевых постов, наступает эпоха бессмысленных жестокостей, производящихся под надуманными предлогами и кратчайшим путем разрушающих подвластное им общество.

Однако такие ужасы попускаются Богом лишь в самых крайних случаях; обыкновенно же злые гении остаются на нижних ступенях общества, в заклеванном, подавленном состоянии. Окружающие обыватели опасливо обходят их стороной, не понимают, инстинктивно боятся, вследствие того ненавидят, но прямо нападать остерегаются. Вместо того они как бы объявляют им бойкот, т.е. по возможности игнорируют само их существование, а едва с ними случится несчастье, с энтузиазмом добавляют своих пинков.

Отверженные и позабытые, злые гении тихо сидят по своим каморкам и лелеют в сердце черную злобу. Никаких моральных ограничений для них не существует; но они слабы и безмерно трусливы, и оттого не могут открыто выступить против сплоченного общества окружающих их ворон и свиней. Вместо того они используют три способа: стравливание врагов между собой, жалобы в инстанции и занятия магией. Но инстанции, за исключением времен ежовщины, не слишком жалуют таких кляузников, а между тем сосед, прознавши о доносе, может самым элементарным образом спустить подлеца с лестницы. С магией также обстоит плоховато, потому что надерганные по кускам народные заговоры и проклятия, без понимания механизма их действия, приносят недостаточные результаты и, во всяком случае, не гарантируют успех.

Впрочем, внешние неприятности служат лишь фоном их истинной жизни, которая вся совершается в духе. Злой гений не мыслит логически, но воображает; фантазии зла окутывают его густым черным туманом. В этих фантазиях он изобретает тысячи омерзительных подлостей в отношении тех или других людей, вне зависимости от степени их вины перед ним, но просто для того, чтобы ощутить свою абсолютную власть над окружающим миром. В особенности он ненавидит детей и тех своих знакомых, в чьей душе чувствует добро. Он бывает блудлив, но в блуде ищет не телесного удовольствия и даже не репутации Казановы, а стремится всемерно отравить жизнь своему партнеру, измучить его морально, и по степени своего успеха получает удовольствие. Больше всего он любит вкрадываться в чужие браки и своим присутствием разлагать их изнутри, порождая внутренний диссонанс в отношениях жены и мужа; именно это действие, собственно говоря, и называется прелюбодеянием. Он мечтает о растлении малолетних, что также следует понимать прежде всего духовным образом. Глубинная причина всех этих действий состоит в желании разрушать невинность где только возможно, потому что невинность является основой Небес.

Злой гений постоянно углублен в себя, поскольку то самое зло, которое для него невыполнимо в земной жизни, реально совершается его внутренним духом в аду, и аромат этого зла доставляет ему иррациональное, темное наслаждение. Все внешние обстоятельства жизни, в особенности не касающиеся его лично, оставляют его равнодушным.

Он невнимательно слушает собеседника и постоянно отвечает невпопад, навлекая на себя упреки в глупости. Каждая его реплика, к какому бы предмету она ни относилась, несет в себе частичку яда в изощренной форме. Больше всего он следит за внешней корректностью своих выражений, чтобы к ним невозможно было придраться формально. Он обожает эзоповскую манеру речи, полную двусмысленностей. Похвалы же его отравлены, так что из-под славословия явственно выглядывает оскорбление; но так как похвала высказывается, а оскорбление подразумевается, то все претензии будут им с возмущением отвергнуты.

Вообще злые гении строго блюдут высокую нравственность и очень любят критиковать литературных героев или своих знакомых за непорядочность и недостаточный героизм. Они немилосердно набрасываются на всякого оступившегося и первыми кидают в него камни. Больше всего они озабочены, чтобы производимая ими мерзость выглядела справедливым возмездием за тот или иной моральный проступок. Поэтому они чрезвычайно любят судить и наказывать, произносить обличения и патетически умывать руки.

Многие из них отличаются значительной внешней религиозностью фарисейского толка. Кощунственно манипулируя буквальным смыслом священных книг, они во все времена основывали на нем любые религиозные мерзости: расколы, войны, обременительные правила поведения, инквизицию, казни еретиков, католическую десятину, торговлю индульгенциями и прочее подобное. Во всех церковных иерархиях наблюдается повышенный процент людей этого склада. В этой связи стоит вспомнить, что Христос шел с проповедью к грешникам и мытарям, фарисеев же, которые формально блюли священную веру Израиля, признавал абсолютно безнадежными. Время показало, что именно с их подачи Его и распяли.

Недоношенные сатаны

Люди, получившие дурную наследственность, соответствующую уровню Среднего ада, но еще недостаточно закрепившие ее внешними привычками и внутренним подтверждением, чаще всего производят впечатление на редкость порядочных и справедливых людей. Они энергичны, прекрасно учатся, продуктивно работают, собирают вокруг себя компании приятелей, в которых становятся заводилами, и вообще любят организовывать и возглавлять что бы то ни было. При этом они никогда не преследуют узкокорыстные, шкурные интересы, столь характерные для обитателей Последнего ада, но даже непримиримо сражаются против них за общее дело и в результате нередко терпят существенный урон.

Этот парадокс легко объясним. Человек Последнего ада гонится за конкретными, сиюминутными преимуществами, которых и достигает путем мелочных злоупотреблений. Он, подобно хомяку, тащит всякое зернышко в свою копилку, а до прочего ему дела нет. Но человек Среднего ада, пренебрегая такой безделицей, ищет всеобщего признания и громкой славы, которые на первых порах (особенно в юности) достигаются борьбой за правду и прочими гражданскими доблестями. Причем сам этот человек искренне верит в свою непорочность и до крайности возмутился бы, раскрой ему кто-нибудь истинные причины его благородных поступков.

Здесь может возникнуть вопрос: чем же тогда этот человек, объективно творящий добро, отличается от действительного праведника? - Различить их проще всего по интенсивности делаемого добра. Небесный человек ведет жизнь спокойную, малозаметную, никуда не напрашивается, ни за чем не гонится и творит свое добро тихо, естественно, по-домашнему, сколько получится, без рекламы и аффектации. Он никогда не рвется сделать как можно больше добра, побить рекорды, преодолеть трудности, и в особенности остерегается быть втянутым в какую-нибудь свару. Если его поступки вызвали неудовольствие, он не упорствует, а уступает, тактично отходя в сторону.

Дух же Среднего ада, напротив, всячески афиширует свои благие дела. Даже если он не хвастает ими прямо, каждому все равно известно, какой он хороший. Он всегда придумывает планы и отчаянно упорствует в их исполнении, не страшась конфликтов и зачастую даже провоцируя их. Его возмущает всякая несправедливость, с которой, конечно же, необходимо бороться. Он не творит добро, но сражается за него и настаивает, что оно должно быть с кулаками. В результате "добро" его приобретает напряженный и даже истерический характер.

Между тем окружающие люди, привыкшие к тотальной непорядочности руководителей и в то же время норовящие от них поживиться, дружно продвигают молодого Дон Кихота вверх по служебной лестнице. Они одновременно и уважают его за порядочность, и презирают за нее, потому что, с их собственной свинской (вороньей) позиции, всякая порядочность равносильна глупости. Они полагают, что под его властью будут гарантированы от несправедливости и в то же время сумеют легко одурачивать его в свою пользу.

В результате молодой Дон Кихот, терпя известный урон от поборников шкурных интересов, с которыми он истово сражается за правду, и предавая гласности свои незаслуженные страдания, неуклонно укрепляет свой авторитет, вследствие чего растет из должности в должность, и в каждой из них разворачивает баталии с тамошними "нехорошими людьми".

Обыкновенному человеку такая непрерывная потасовка может показаться обременительной. Но всякий дух Среднего ада - прирожденный боец. Он, словно боксер на ринге, не делает трагедии из каждого пропущенного удара, а напротив, лишь пуще раззадоривается, так что его сонные и беспечные противники лишь постепенно сознают, с кем они имели глупость связаться. Однако пощады им уже не будет. Наш герой с удивительной для праведника мстительностью бьет и преследует их до тех пор, пока не обратит в совершенное ничтожество. Одновременно он с удивительным для Дон Кихота здравомыслием избегает конфликтов со слишком могущественными противниками.

На более поздних стадиях люди этого типа постепенно утрачивают романтический ореол, а сквозь отстаиваемые общие интересы все явственнее просвечивают личные. Те из них, что слишком завоевались и тем сгубили свою карьеру, нередко становятся истерическими правдоискателями. Они требуют у продавцов жалобную книгу, выступают от имени общественности, организуют комитеты жильцов, собирают подписи и производят много ненужной шумихи, которая служит суррогатом их неудавшейся руководящей деятельности.

Недоношенные дьяволы

Еще гораздо трагичнее обстоит дело с людьми, родившимися от отцов, так или иначе связанных с Глубоким адом. Сведенборг мимоходом замечает, что человек, к которому присоединены злые гении, не может спастись (о сатанах Среднего ада он этого не говорит). Отсюда вроде бы следует, что стоит человеку оказаться в глубоком аду, как его потомство автоматически лишается всякой надежды на спасение. Я думаю, что это, по крайней мере, не совсем так. Во-первых, степень погружения отца в Глубокий ад может быть различной. Во-вторых, отец может актуально войти в Глубокий ад своим духом, а может, еще не достигнув развилки, находиться там квази-духом, т.е. по вине своего родителя, а не собственной. В-третьих, дети даже самых безнадежных дьяволов, умершие во младенчестве, воспитываются в Небесах и хоть таким образом, но спасаются. Одним словом, мы не имеем достаточно данных, чтобы аргументированно судить обо всей этой механике. Неоспоримо одно: даже если сын такого дьявола имеет потенциальную возможность спастись, сама эта возможность оказывается почти равной нулю.

Таких "недоношенных дьяволов" бродит вокруг нас гораздо больше, чем кажется на первый взгляд. Особенно много их среди людей, получивших приличное образование и уже хотя бы вследствие этого выбившихся из чисто животной простонародной тупости. Опознавать их трудно, потому что их зло скрыто до такой степени, что они и сами о нем почти не догадываются.

Обыкновенно они производят впечатление милых, застенчивых, душевных людей, не рвутся на высокие посты, образуют устойчивые семьи, говорят правильные слова и становятся жертвами бытовых неурядиц наряду с чудаками из Смягченного ада. Однако, сошедшись с ними поближе, замечаешь как бы двойное дно: сквозь внешнюю приветливость просвечивает мертвая, глухая замкнутость и настороженность, будто сочная слива скрывает в своей мякоти большую ядовитую косточку. Разговор надоедливо вертится вокруг отвлеченных тем или общих знакомых, оставляя душу собеседника за кадром. Скрытность эта оказывается тем более непонятной, что прятать данному человеку по большому счету заведомо нечего.

По глубине ума, развитию и интересам такие люди не слишком выделяются из общей толпы обывателей, но сами обыватели так не считают и инстинктивно обходят их стороной. В них чувствуется какая-то темная глубина, и они сами смутно ощущают ее, и вместе с тем иррационально убеждены, что это нечто, неизвестное и непонятное, во сто крат важнее, чем та пустопорожняя дребедень, которой увлечены их более примитивные товарищи. Они любят тихо сидеть с отрешенным взглядом, словно вслушиваясь внутрь себя, и потом, очнувшись, с удивлением переспрашивают собеседника, который успел высказать им целую фразу. Их одолевают злые фантазии, о которых они стесняются рассказывать посторонним.

В обществе они безошибочно отыскивают себе подобных и устанавливают прочные долговременные связи. Между собой они могут разговаривать о чем угодно; но, приглядевшись, понимаешь, что дело не в обсуждаемых темах, а в том, что они как будто греются вместе, изливая друг другу душу в той степени, какая немыслима для них с людьми, духовно им чуждыми. Они беременны глубоким адом, но этот ад до поры замкнут и чувствуется ими так же, как мать ощущает в утробе толчки и повороты младенца.

К этой же загадочной, скрытной категории в детстве и юности принадлежал я сам, пока не начал медленное всплытие наверх. Сюда же относились некоторые из моих друзей того давнего времени. Они были очень разными людьми, но каждый нес в своей душе большую темную капсулу. Капсулы со временем набухали и раскрывались, и я наблюдал эти отталкивающие процессы. [...]