Начало О жизни по состоянию

Автор: Михаил Глебов, 1997

1.

Прежде я понимал отказ от самопромышления количественно, т.е. как прекращение планирования далеко вперед, требование смотреть прямо перед собой, сменить дальний свет фар на ближний. Думая таким образом, я просто ограничивал масштаб самопромышления, не меняя его качественной сути. Упрощенно говоря, я старался не пользоваться подзорной трубой и смотреть на дорогу прямо перед своим носом. Однако самопромышление - пусть в урезанном виде - сохранилось качественно; следовательно, сохранилось вообще. Наполеона могли выгнать из России и Германии, но во Франции он все равно оставался Наполеоном и потому при удобном случае мог вновь наверстать потерянное. На сегодняшний день фактически я не победил самопромышление, а только ограничил его размах; качественный же сдвиг в моей жизни произойдет лишь тогда, когда оно будет полностью уничтожено.

Вопрос заключается не в том, чтобы ограничить планирование своих действий ближайшими днями, а в том, чтобы отказаться от планирования своих действий вообще, безотносительно к отрезку времени, на который это планирование распространяется. Планирование даже на секунду вперед уже есть планирование, и потому нет никакой принципиальной разницы, секунда это будет или десять лет. Если я планирую на секунду вперед, значит, в эту секунду я веду себя сам, собственным разумением, а не Господь ведет меня.

С другой стороны, Бог вовсе не запрещает планирования и даже вполне допускает его, - но планирование не самопромыслительное, а подчиненное Божьей воле. Никто ведь не станет спорить, что если завтра с утра мне нужно идти на работу, оттуда съездить в банк, а вечером зайти за хлебом, то я не только вправе, но и прямо обязан осуществлять подобное планирование. Это очевидное противоречие между запретом планирования и его необходимостью ставило меня в тупик.

Аналогичный вопрос возникает относительно человеческой инициативы вообще, частным случаем которой является планирование. Очевидно, что самопромыслительная инициативна наказуема; с другой стороны, человек свободен и потому может проявлять инициативу. Значит, есть планирование - и "планирование", инициатива - и "инициатива". Эти понятия не являются едиными, цельными, а каким-то образом разделяются внутри себя на законные и противозаконные, на необходимые и запретные, и даже до такой степени, что делание одних оказывается грехом свершения, тогда как неделание других - грехом упущения. То есть любая наша инициатива по своему внутреннему качеству является либо полезной, либо вредной, и до тех пор, пока мы не можем их различить, невозможно говорить о правильном поведении. Это внутреннее качество совершенно не совпадает с внешним, видимым качеством наших поступков, и заранее известно, что для Бога (и для нашей вечной жизни) важно только первое, невидимое нам.

Здесь происходит так же, как, например, с половой жизнью. Бог создал половой аппарат человека для реализации важнейшего человеческого служения: сочетания супругов и рождения новых людей, пополняющих Небеса. То есть половые способности человека есть инструмент для несения службы, определенной Господом.

Однако всякий инструмент следует упортреблять только по своему назначению, так что рубанком строгают доску, а молотком забивают гвозди, но не наоборот. Условно скажем, что правильное употребление инструмента есть заслуга, а неправильное - грех. Неправильное использование инструмента оказывается грехом потому, что оно есть извращение его служения, при котором одинаково страдают и предмет обработки, и самый инструмент. Так, забивание гвоздей рубанком, с одной стороны, неудобно, затруднительно; гвозди входят плохо, криво. С другой стороны, некрепкий деревянный рубанок быстро измочалится от ударов о шляпки гвоздей.

То же видим и в половой жизни. Если главным служением полового аппарата служит размножение человеческого рода, а за рождением ребенка следует его воспитание, то необходимым условием всего комплекса является крепкая, основанная на любви моногамная семья. Здесь секс всячески приветствуется Господом (и традиционной моралью), является прямой супружеской обязанностью, уклонение от которой даже "преследуется по закону". С другой стороны, секс вне семьи именуется прелюбодеянием либо блудом. Такой секс не выполняет своего главного служения - рождения детей, не выполняет и другого служения - укрепления внешними средствами духовных связей между супругами, а используется для поверхностного, чисто телесного удовольствия.

Можно сказать, что в первом случае инструмент употребляется для выполнения своей функции, наградой за что служит получаемое удовольствие, тогда как во втором случае он в обход своего служения стремится к удовольствию напрямую. В семье секс выполняет как духовную, так и телесную функцию, и расплачивается удовольствием обоих родов. При блуде духовная (главная) составляющая вообще отсутствует; но не выполняется даже телесная функция, ибо рождение ребенка в этом случае - беда. Блуд ищет лишь телесного удовольствия, забывая, что удовольствие всегда есть следствие правильно исполненного служения. Как тени не бывает без предмета, так истинного удовольствия нельзя получить, не исполнив соответствующей благой службы.

Всегда бывает так, что духовная лошадь везет материальную телегу. Грех же ставит телегу впереди лошади, т.е. извращает Божественный Порядок вещей. Но поверхностные критики не видят всего этого, смутно чувствуя, что грех как-то связан с телегой, и тогда требуют телегу вовсе запретить. Этим они от прискорбного, но обыденного греха переходят к противоестественной глупости, навязывая людям отречение от материального мира, коим одним они могут спастись и войти в Небеса. Можно даже сказать, что подверженность отдельным конкретным грехам, конечно, затрудняет спасение человека и ухудшает его посмертную участь, - но полный монашеский отказ от "всего земного" выбивает самую основу телесной жизни человека, отрицает те средства, коими Господь готовит его к Вечности. Поэтому мiрской, грешный человек формирует свой дух - пусть косо, криво, но все-таки формирует; тогда как убежденный аскет, лишенный даже этих несовершенных средств, ставит себя в гораздо более опасное положение.

То же происходит и с нашей инициативой. Православное требование полного смирения и послушания есть чисто земной, телесный, а вовсе не духовный ответ на непонятный дуализм праведного и грешного в человеческой инициативе. Так Моисей, чтобы воспрепятствовать поклонению идолам, запретил своим иудеям всякое изобразительное искусство вообще.

Отцы Церкви требуют послушания - но кому? Если б Господь, увидев готовность человека отказаться от своей воли, стал бы ежесекундно диктовать ему в уши, куда ему сделать шаг, какое вымолвить слово, т.е. заменил бы внешнее самоуправление человека Собственным внешним же управлением, все было бы ясно. Но Бог так не делает, потому что подобные действия на практике лишают человека свободы воли. Тогда кого же прикажете слушаться? Как кого? - самих Отцов Церкви! Но здесь мы вступаем в царство идеологического порабощения людей иерархией из ее корыстных побуждений, так что все становится ясно как день, и обсуждать тут более нечего.

Однако вопрос, нечаянно или нарочно фальсифицированный церковниками, по-прежнему остается нерешенным. Если наша посмертная участь зависит от наших земных поступков, а поступки расцениваются не по своему внешнему, видимому смыслу, а по скрытому от нас, внутреннему своему качеству, то ясно, что до тех пор, пока мы четко и определенно не разберемся с этим внутренним качеством наших поступков, ни о каком сознательном движении к праведной жизни у нас не может быть и речи. Более того, до тех пор все разговоры о спасении останутся одними пустыми разговорами. И если религия, помимо своего общеобразовательного значения, имеет и дидактическую функцию, т.е. разъясняет человеку, как ему практически жить на свете, то первейшим вопросом, требующим ее рассмотрения, является как раз вопрос о природе нашей инициативы, ибо из нее растет все остальное - как праведное, так и грешное.

2.

Всякий ангел на Небесах и злой дух в аду живут по состоянию. Следовательно, жизнь по состоянию присуща любому человеческому духу, без разницы, хорош он или плох. Это относится и к земной жизни, хотя человек этого обычно не знает, поскольку живет одними видимостями и казательностями. Стало быть, первейшей задачей человека является - понять, что такое жизнь по состоянию и как ее придерживаться.

Жизнь всякого духа есть его любовь в действии. Любовь выражается в расположениях к тем или иным видам деятельности, а они, в свою очередь, осуществляются через отдельные поступки. Человек, хотя и живет вечно, но дееспособен во всех смыслах только в бесконечно малый момент настоящего, локализованного не только во времени, но и в пространстве. С точки зрения времени, момент настоящего преобразует потенцию будущего в твердый факт прошедшего. С точки зрения пространства, человек получает определенные условия для этого преобразования.

Человека можно сравнить с работником, сидящим у бесконечной движущейся ленты конвейера, по которой к нему поступает всевозможное сырье, а от него уходит готовая продукция. Понятно, что вид и качество этой продукции зависит от качества поступающего сырья, от орудий труда, находящихся в распоряжении работника, и от его собственного благого произволения. Поступающее сырье есть та потенция будущего, которая на входе в "мастерскую настоящего" проявляется в виде тех или иных возможностей действия, как субъективных, так и объективных. Орудиями труда служат подручные обстоятельства, обусловленные местом действия: на корабле условия одни, в пустыне другие, в парламенте - третьи. Наконец, личным произволением работника определяется его свободный выбор, благодаря которому он может выстрогать из одной и той же доски ступеньку для крыльца или полочку для кухни.

Но как только он сделал свободный выбор в пользу полочки и действительно ее выстругал, так выбор этот, закрепленный фактическим исполнением, добавляется к наличной структуре его духа, как добавляется к нашему опыту и мастерству любая вновь освоенная нами работа. Поэтому, когда по конвейеру к нашему работнику прибудет следующая доска, обнаружится, что желание стругать полочки, в первый раз слабое и вообще довольно случайное, окрепло, прояснилось и громко заявляет о себе. И чем больше работник сделает полочек, тем больше привыкнет к этому роду деятельности, и тем чаще станет при всяком удобном случае предпочитать полочку любым иным вариантам. Именно это свойство имеют ввиду Отцы Церкви, говоря, что человек утверждается во грехе или добродетели. Таким образом, любой осуществленный свободный выбор добавляется в копилку нашего духа и самым прямым образом влияет на все последующие акты нашего свободного выбора.

Нам естественно представлять время в виде бесконечной оси, по которой скользит, как бусинка по нитке, момент настоящего. Но будет гораздо полезнее, если мы изменим эту схему и представим, как было сделано выше, настоящее неподвижным положением работника, а время - движущейся ему навстречу лентой конвейера. С точки зрения относительности движения обе схемы годятся; однако по существу они диаметрально противоположны, ибо противоположны расставляемые ими акценты.

Первая схема абсолютизирует время, а так как прошедшее явно не в нашей власти, то можно сказать, что она абсолютизирует будущее. Это значит, что цель - в будущем, а настоящее - лишь средство его достижения. При таком подходе центр тяжести интересов человека смещен в будущее, а настоящее рассматривается им как промежуточная ступень к отдаленной цели. Между тем вторая схема, напротив, абсолютизирует устойчивый момент настоящего, рассматривая будущее лишь как источник разных возможностей, влияющих на незыблемое настоящее в хорошую или худую сторону. В первой схеме будущее имеет первостепенное значение, а настоящее - вспомогательное, подчиненное и, в конечном итоге, не заслуживающее слишком большого внимания. Оно представляется лишь подручным инструментом для достижения вожделенной будущей цели.

Ярче всего, в карикатурном виде, такой подход виден у пламенных революционеров, которые готовы были пожертвовать своими и чужими жизнями во имя всеобщего счастья в будущем. Однако на этом же примере, именно в силу его крайности и карикатурности, лучше всего видна коренная ошибка подобного подхода. Она заключается в том, что люди не могут предвидеть, что им будет хорошо, а что худо, и какие реальные следствия вытекут из их сегодняшних поступков, нацеленных в будущее. И как из жажды "всеобщего счастья" реально вытек сталинизм со всеми его ужасами, а из вольтерьянства - якобинский террор, так из любых наших обращенных в будущее поступков обязательно выйдет вовсе не то, чего мы от них ждали, потому что несвойственно и даже противоестественно человеку замахиваться на Божьи прерогативы знания будущего.

Если мы самопромышляем, то обязательно планируем - планируем способы достижения тех или иных поставленных нами в будущем целей. В этом случае центр тяжести наших интересов лежит не в настоящем, над которым одним мы властны, а в будущем, над которым властен один только Бог. Налицо извращение Божественного Порядка: мы замахиваемся на то, что нам несвойственно, и пренебрегаем тем, что нам прямо предписано. Порядок же таков, что центр тяжести наших интересов, как и всей жизни вообще, должен лежать в настоящем и никогда не выходить за его пределы.

Самопромышляя, мы подобны маршалу, рисующему стрелки ударов на карте кампании; но мы не имеем к такому занятию ни малейших способностей. Сосредотачиваясь же в настоящем, мы уподобляемся солдату в окопе, который не может знать общего плана войны и не слишком интересуется им, но всякое время пребывает в каком-нибудь определенном месте, которое должен честно защищать. В зависимости от планов командующего (которым для нас является Господь Бог) его могут перебрасывать с одного участка фронта на другой, из одной обстановки в противоположную, - и на каждом конкретном месте он должен исполнять в принципе одно и то же: честно нести свою службу. Если же он не знает общего плана кампании и не может непосредственно влиять на него, ему становится трудно рассматривать себя как бусинку на общей (наперед распланированной) ленте войны, а гораздо естественнее чувствовать себя в потоке неизвестно откуда возникающих разнородных событий. В этом случае единственной реальной точкой отсчета служит он сам, а события, как вода, омывают его со всех сторон, поминутно меняясь и принося то радости, то несчастья; и в зависимости от этих конкретных интересов минуты он поступает так или иначе.

Такой способ жизни имеет тот огромный плюс, что освобождает человека от несвойственного ему стратегического планирования своих поступков, заботы о будущем и т.п. Солдат ничего этого не может делать, потому что через минуту последует приказ идти в атаку или перебазироваться в другое место, и все его самопромыслительные планы пойдут насмарку.

Но отсюда не следует, что он вовсе не задумывается о будущем. Разница лишь в том, что планы его касаются вещей понятных, близких, конкретных и действительно ему нужных. Если у него прохудились сапоги, он планирует, что на следующем привале будет их чинить; если он голоден, то планирует, где и как сможет раздобыться едой. Его планы, относящиеся к будущему, коренятся в настоящем, и именно потому оказываются полезными и действенными.

Самопромышляющий человек, ставя себе впереди некую цель, не испытывает реальной, текущей, сиюминутной потребности в ее достижении, тогда как солдат, видя прохудившийся сапог, имеет реальную, текущую, сиюминутную потребность его починить. Поэтому первый абсолютизирует будущее, а к настоящему относится как к вспомогательному средству; второй же всецело пребывает в настоящем, рассматривая будущее как вспомогательное средство для удовлетворения реальных сегодняшних интересов. Оттого планы и инициативы первого самопромыслительны и грешны, а планы и инициативы второго естественны и хороши. Первый пытается жить по времени, т.е. стремится охватить умственным взором большие отрезки своей будущей жизни и самостоятельно распланировать их, тогда как второй живет по состоянию, погруженный в текущий момент настоящего и занятый реальными насущными делами.

3.

Механика самопромышления в общих чертах состоит в следующем. Некоторый человек, не веря в Бога или не принимая Его всерьез (что фактически одно и то же), убежден, что, кроме как от себя, ему ждать помощи больше неоткуда. Он - сам кузнец как своего счастья, так и несчастья. Что он сделает, чего добьется, то у него и будет. Следовательно, он должен быть разумен и расчетлив, чтобы провести свой утлый корабль по житейскому морю с минимальными потерями и максимальной выгодой. При этом как потери, так и выгоды понимаются чисто материальным образом: как богатство, общественное положение, житейские удобства. Эти внешние обстоятельства жизни априори принимаются человеком за ее цели, достижение которых следует практически организовать.

Человек ощущает себя бегуном на дистанции, где богатство, должность и т.п. есть приз по ту сторону финишной черты. Сам же он либо еще не успел стартовать, либо находится в пути. Поэтому весь его интерес сосредоточен не на старте и даже не на дистанции, а именно на финише. Спортсмен живет в спорте исключительно ради конечной цели и с великим презрением относится к тем любителям бега трусцой, который осмеливаются наслаждаться процессом.

Особенно это заметно по карьеристам, которых мы по праву можем назвать наиболее волевыми и последовательными самопромыслителями. Другие люди, думающие сходным образом, на практике тормозятся ленью, каким-нибудь пьянством или настоящей любовью к своему делу, которую они мысленно считают донкихотством, обузой, но не могут победить. Карьерист же свободен от этих помех, он - идеальная самопромыслительная машина, ставящая себе цели и кратчайшим путем достигающая их. Однако на пути его оказывается много непредвиденных помех.

Во-первых, если он хоть сколько-нибудь умен, то быстро обнаруживает, что его детально продуманные поступки зачастую приводят к неожиданным результатам, так что многие победы на практике оборачиваются существенным уроном, а из некоторых явных ошибок вытекают очень полезные следствия. Во-вторых, со временем он понимает, что планы его, особенно крупные, с самого начала их воплощения в жизнь обрастают столькими уточнениями и оговорками, что в ряде случаев бывает проще бросить их совсем и действовать по обстоятельствам. Я сам, например, много раз замечал, что предварительная разработка плана приносила мне существенный вред, ибо мои представления никогда полностью не совпадали с реальным положением вещей, и все равно приходилось импровизировать по обстановке, а между тем предварительный план сковывал мне руки и мешал своевременно перестраиваться.

В-третьих, после многих одержанных "побед" карьерист обнаруживает, что сами его цели являются мыльными пузырями. То богатство, или должность, или власть, которые издали казались такими пленительными, по мере их достижения предстают совершенно в ином обличье. И вот миллиардер не знает, зачем он собрал такие сокровища и что ему с ними делать дальше, и, уклоняясь от ответа по существу, как заведенная машина, продолжает бесконечный процесс накопления, пока еще остаются силы. Другой, лучшие годы потративший на маневры и пресмыкательства и достигнув наконец высоких степеней, обнаруживает, что он объективно не соответствует занятой им должности, что работа его, навалившаяся теперь в безумном количестве, ему противна, что окружающие либо смеются над ним, либо завидуют, либо метят на его место, которое приходится яростно отстаивать, и здесь растрачиваются остатки здоровья и приобретаются всевозможные язвы и инфаркты. Третий, проникнув через расчетливую женитьбу в элитное общество, обнаруживает там свиней, которых и в колхозе не сыщешь, и всю жизнь мыкается со своей постылой стервой. Все это в середине жизни обычно приводит к отрезвлению, особенно когда становится ясно, что жизнь покатилась под гору, а молодость потрачена на никчемные мыльные пузыри. Но карьеристов-неудачников во много раз больше, чем победителей, и кризис у них проходит еще тяжелее. Общая беда их в том, что все они гнались за миражами, а только одно на потребу.

Вникая глубже, замечаем, во-первых, что центр тяжести самопромышляющего человека лежит вне его самого, поскольку интересы его всегда пребывают в будущем, тогда как сам он по природе своей находится в настоящем. Выходит, что интересы подобного человека там, где его самого нет, а где он есть, там ему неинтересно. Далее, центр тяжести самопромышляющего человека лежит в материальных предметах, тогда как природа наша такова, что настоящее удовольствие мы можем получать лишь из духовного источника.

Но если человек, осознав сказанное, найдет в себе смелость отказаться от дальнего самопромышления, но сохранит ближайшее, непосредственное, то кая польза? Такой человек, отчаявшись предусмотреть что-либо в долгосрочном плане, передает заботу о стратегических вопросах своей жизни Богу (если он считает себя верующим) или судьбе, если превратился в фаталиста. Однако в вопросах бытовых, текущих, по-прежнему планирует, воссоздавая крупномасштабное стратегическое заблуждение на мелком бытовом уровне. Он даже создал себе существенное неудобство, пожертвовав серьезными решениями в пользу мелких и малозначащих. Такое положение может быть терпимо лишь как промежуточное или переходное к жизни по состоянию.

Жизнь по состоянию настолько непривычна рядовому человеку, что ее трудно понять и еще труднее ей следовать, хотя на самом деле нет ничего проще и естественнее. Определяя кратко, жизнь по состоянию есть жизнь текущим мгновением. Есть твердый и незыблемый я, и есть время, которое омывает меня, как река скалу, принося разные возможности и обстоятельства. Времени как такового вовсе нет; есть лишь последовательность обстоятельств, поступающих ко мне по бесконечной ленте конвейера.

У меня нет задачи добиться должности, богатства и т.п. вещей, но это вовсе не значит, что я перешел на позиции аскетизма. Напротив, теперь я в гораздо большей степени, чем прежде, становлюсь требователен к жизненным благам и комфорту. Просто я не ставлю себе наперед вымышленных целей. Я живу сейчас, в сие мгновение, и потому чутко замечаю, чего мне сейчас хочется, чего сейчас не хватает, и стремлюсь сейчас хотя бы несколько покрыть эти недостачи. Я не властен над будущим - но я, в пределах существующих обстоятельств, властен над своим настоящим. Если я посчитаю целесообразным через год сделаться директором, то не от меня, но от Господа зависит достижение этой цели; кроме того, ведь сама цель может оказаться ложной. Но если я сейчас, именно сейчас захотел скушать печенье, то вполне могу удовлетворить это локальное желание.

Часто кажется, что отказ от планирования вперед приводит к бездействию. На самом же деле ничто не приводит к столь активному действию, как жизнь по состоянию. Ведь вся она основана на удовлетворении своих желаний, а что мы делаем усерднее? Беда самопромышления в том, что оно как раз подавляет реальные желания в угоду вымышленным целям. Воля человек рвется к сиюминутным приманкам, а разум осаживает ее, указывая на великие будущие свершения. Но при жизни по состоянию таких великих целей нет - и руки оказываются развязаны.

Второй вопрос, что человек, только вступающий на этот путь, так привык за многие годы самопромышления сдерживать и осаживать себя, что раскрепощение наступает не сразу. Переходя на новые рельсы, человек получает почти неограниченную свободу, которая при условии привычного следования Божественным заповедям становится еще шире. Если жизнь человека состоит из его желаний, желания всегда требуют реализации, а жизнь по состоянию не только не мешает, но и всячески подстегивает этот процесс, - становится очевидным, что после необходимого периода духовного раскрепощения человек должен развить такую деловую активность, которая ни одному карьеристу даже не снилась.

4.

Средневековый ученый, знакомясь с Птолемеевой системой, принимал ее с убежденностью и легким сердцем, ибо она полностью соответствовала очевидности. Однако по мере того, как он углублялся в частности, возникали вопросы и противоречия, и чем глубже он изучал систему, тем более возникало недоумений. На некотором этапе становилось ясно, что дальше этим путем идти нельзя, чтобы не уподобиться полякам Сусанина. Ученый оказывался в растерянности. С одной стороны, исходные положения теории были настолько очевидны, что лишь сумасшедший мог в них усомниться; с другой - все вытекающие из этих очевидных положений выводы не стыковались между собой. Однако критика частностей не могла спасти дело, ибо ошибка лежала не в них, а в фундаменте, в отправной точке всего мировоззрения.

Когда же ученый знакомился с системой Коперника, восприятие его было диаметрально противоположным. Первая реакция - бред! - по мере знакомства с деталями сменялась своего рода благоговейным удивлением. Ученый видел, как самые головоломные факты, ускользавшие прежде от всех объяснений, легко и просто расставлялись в рамках новой теории по местам.

Та же ситуация возникает при переходе от материализма к вере в Бога. Материализм очевиден, нагляден и прост, но вытекающие из него выводы уводят в никуда. Вера в Бога всякому "здравомыслящему" человеку кажется глупостью и детской сказкой, поскольку она - уверенность в Невидимом. Но человек, преодолевший психологический барьер и уверовавший, через некоторое время начинает с удивлением замечать, что все мучившие его вопросы находят наконец несомненное разрешение.

Беда земного мышления в том, что оно находится во власти видимостей и казательностей. Это неудивительно, ибо все в материальном мире - казательность, даже сама материя, на поверку оказавшаяся сгустками стоячих волн непонятно какого поля. Это так, потому что вещественный мир есть лишь тень духовного мира, его дальняя периферия, крайние пределы. С другой стороны, земная жизнь есть школа для человеческого духа перед отходом в вечность; а в школе - по сравнению с взрослой жизнью - все понарошку.

Нас окружают видимости, а сущность скрыта за ними, как за ширмой. Всякая неверная теория опирается на видимости, а верная - на сущности. И потому неверные теории на первый взгляд всегда выглядят очевидными и несомненными, тогда как на самом деле они есть всего лишь некоторая перекомбинация видимостей. Когда дотошный человек пытается вывести из подобных теорий практические выводы, он неизбежно приходит к абсурду. Напротив, верные теории оперируют с сущностями, ничего не изобретая от себя, но просто вскрывая и показывая их.

Но чтобы воспользоваться верной теорией, человеку необходимо сперва отрешиться от привычных казательностей, признать их ложность, преодолеть психологический барьер, зачастую весьма болезненный, так как при этом сотрясается все здание выработанного с детства мировоззрения. Кроме того, принимая верную теорию, человек тем самым отвергает общепринятые казательности, а это ведет к дискомфорту в обществе. Ибо всякая правда есть смертельный враг лжи, а ложь не прощает своих отступников. Эта сила сопротивления мiра сего подобна гравитации, заставляющей подброшенные вверх тела бессильно падать на землю. Но ракета, решительным и мощным стартом преодолевшая гравитацию, обретает свободу и может лететь, куда хочет.

Точно такое же положение существует и во взглядах на самое главное, самое дорогое, что только есть у человека, - на его жизнь. Казательность здесь видна и общепринята, сущность - скрыта. Казательность со всею очевидностью утверждает, что никакого Бога нет, что человек сам себе хозяин, что он живет по времени, т.е. может и должен планировать свои поступки и организовывать свою жизнь наивыгоднейшим для себя образом. Сущность же, напротив, состоит в том, что Бог есть, и Он всецело управляет человеком; что человек не может жить по времени, ибо по времени живет один только Бог; что удел человека, наряду с прочими творениями Божьими, - жизнь по текущему состоянию, жизнь в единственном подвижном моменте настоящего.

Пока ученый придерживался Птолемеевой системы, он безнадежно путался в конкретных фактах и ничего не мог объяснить; но как только он перешел к системе Коперника, все эти факты разъяснились сами собою. Точно так же будет и при переходе человека от безумной и бессмысленной привычки жить якобы по времени к жизни по состоянию.

Человек двойственен, ибо состоит из духа и тела. Соответственно, в его мировоззрении должны быть две главные опоры: вера в Бога дает ему нравственные ориентиры, жизнь по состоянию организовывает его практическую земную жизнь. Без перехода к жизни по состоянию вера в Бога не полна и не завершена. Ибо вера как таковая есть в первую очередь знание; но не знания, пусть даже самые истинные, а только реальная практика формирует дух человека по небесному образу. Практика же человека есть сама земная жизнь его. Чтобы практика проходила с пользой, жизнь должна быть правильно организована. Если, к примеру, лыжник хочет тренироваться, он должен сперва освоить в деталях те или иные способы хода и лишь потом накручивать километры, закрепляя практически полученное знание. Если же он выучит неверный прием, то практика лишь закрепит его ошибку. Поэтому, пока человек живет якобы по времени, он неизбежно живет самопромышлением, порождающем все прочие грехи, и потому такой человек, хочет он того или не хочет, объективно работает аду. Небесам же он сможет работать лишь с того момента, когда откажется от самопромышления, а такой отказ автоматически означает переход к жизни по состоянию.

Мне кажется, что в духовной жизни земного человека существуют два важнейших поворотных пункта. Первый есть обращение к Богу. С этого момента живущий во грехе человек открывает для себя, что он неправ и грешен, и что существует Истина; и он, по-прежнему живя во грехе, принимается искать и узнавать эту Истину. Когда же мировоззрение его преобразовалось и сложилось на новой, теоцентрической основе, происходит второй поворот - от жизни греховной к жизни праведной, т.е. к жизни по состоянию. Отсюда начинается возрождение, т.е. практическая работа Богу (а не аду), практическое формирование своего духа по небесному образу.

5.

Чем больше я смотрю на окружающий мир по сущности, а не по казательности, - тем больше впадаю если не в панику, то, по крайней мере, в паралич. Ибо все вокруг представляется мне болотной трясиной, прикрытой сверху цветочками. Политика, экономика, отношения людей - все извращено во зло, исполнено коварства, злого умысла, так что в этой волчьей среде может выжить только хищник. Пока я пребывал в счастливом неведении, то мог составлять смелые планы и даже пытаться осуществлять их, как незнающий человек до поры весело гуляет по минному полю. Теперь же, видя сущность, никакие планы не идут в голову. И это на первый взгляд тем более странно, что именно сейчас, когда, казалось бы, пора начинать активные внешние действия, окружающий мир представляется мне столь непоправимо враждебным.

Однако на самом деле так и должно быть. Бог снял с моих глаз пелену, и я увидел вещи как они есть; а поскольку мiр лежит во зле, то ничего нет удивительного в том, что я, увидев истинное положение дел, сильно испугался. Я, так сказать, сорвал с действительности улыбающуюся маску и обнаружил под ней дьявольское обличье.

Этот испуг ясно показывает мне, во-первых, что там, где я прежде планировал свои действия, на самом деле находятся минные поля; во-вторых, что собственным предвидением и планированием я через эти поля не пройду. Раньше мне казалось, что я свободен выбирать образ своих действий, что я вправе атаковать с той или этой стороны, тем или иным способом. Но на минном поле не бывает вариантов: есть только мины - и секретная тропка, позволяющая обойти их безопасно. И если раньше я не догадывался о минах, а теперь знаю о них, то это уже само по себе великое достижение. Но мины существуют вообще, а тропка среди них существует в частности. И тот, кого проведут по этой тропке, может не беспокоиться обо всех окружающих минах, лишь бы он слушался проводника и самовольно не сходил в сторону.

Современное земное общество таково, что хороший человек живет в нем, яко агнец среди волков. Естественным порядком агнец среди волков жить не может. Если же он все-таки живет и даже радуется солнышку, значит, Бог ведет его по той секретной тропинке, которую сам агнец не знает и знать в принципе не может.

Состояние человека, ведомого таким образом, отличается несколькими характерными чертами. Во-первых, он совершенно не может ничего планировать сам, - и не на год или неделю, а даже на малейшую секунду. Ибо в любое мгновение ему могут скомандовать свернуть в сторону, отступить назад, прыгнуть, и если он не хочет наскочить на мину, то должен слепо повиноваться. Отсюда, во-вторых, вытекает, что вся его жизнь сосредоточена в текущем мгновении, а это есть не что иное, как жизнь по состоянию. Человек уже не думает о бедах вообще, он думает лишь о своем нынешнем положении в частности. Прежде он не знал, что есть мины, и по Божьей милости весело проходил в сантиметре от них. Потом он узнал, где на самом деле ходит, и в ужасе остановился. Теперь он снова весело идет, потому что ему нет дела до находящихся по соседству мин, ибо Бог ведет его. Он не знает и даже не хочет знать об окружающих его опасностях, потому что они его не касаются до тех пор, пока он не сделает какое-нибудь зло. Так в американских аттракционах вагончик летит по рельсам с крутизны в самую пасть дракона, но люди не боятся, потому что знают, что в последний момент рельсы свернут в сторону. Знание о минных полях не должно парализовывать внешнюю активность; оно лишь показывает, что самопромышление в такой ситуации бессильно.

Когда я размышляю, поступить мне так или иначе, в каждом варианте действий я усматриваю тысячи подвохов и опасностей. Поистине нет ни одного варианта, который не мог бы свести в могилу. Поначалу кажется, что некоторые пути чреваты ясными, определенными опасностями, тогда как другие от них свободны. Но такое впечатление держится лишь минуту; потом понимаешь, что не только крупный и сложный замысел содержит опасности, но любое самомалейшее действие.

Возьмем глупейшие варианты. На улице на меня может напасть хулиган или наркоман - разве их мало? В подъезде или на сквере может броситься собака - таких случаев в Москве тысячи. Поскользнуться и сломать ногу. Рухнуть в прогнившем лифте. Разбиться, садясь в троллейбус. Попасть под машину. Под сосульку. Сковырнуть прыщ и погибнуть от гангрены, как мой дед по отцу. Открыть консервную банку и отравиться. Сделать укол и занести инфекцию. А жизнь в доме, неизвестно кем спроектированном и неизвестно как построенном? А работа в фирмах, являющихся по сути бандитскими?

Это выглядит паранойей, но ведь все это реально, то и дело происходит вокруг нас, может наконец случиться и с нами. Можно смело сказать, что мы способны жить и радоваться жизни лишь до тех пор, пока не задумываемся обо всем этом. Но, в таком случае, где же наше самопромышление? Ведь именно оно призвано уберечь нас от несчастий и привести к благоденствию! А коли мы счастливы и даже просто дееспособны лишь при условии неведения, не лучше ли сознательно прекратить свои потуги и положиться на Господа?