Пишущая машинка

Автор: Михаил Глебов, август 2003

Когда мы чего-нибудь сильно хотим и, как водится, подолгу не получаем, то начинаем роптать на Бога, что Он нас не слышит и не хочет уважить. Такая ситуация более чем обычна в отношении наших собственных инициатив, т.е. инициатив, исходящих из нашей соби. Но вовсе не так бывает в моменты, когда желаемое нами действительно оказывается нужным. В этих случаях Господь не только не медлит ни единого дня, но даже предвосхищает наши желания, даруя требуемое еще до того, как мы осознали необходимость в нем. Ибо Господь ведет нас по жизни с целью преобразования и возрождения, при этом ненужное отбрасывается (или попускается нам в малой степени), нужное же дается быстро и в полном объеме; и я испытывал это на себе несколько раз.

Мы уже видели, что мое увлечение историей, в отличие от предыдущих "хобби", должно было иметь далеко идущие последствия и потому как бы находилось под особым усмотрением Божьим; можно даже сказать, что прежние "хобби" Он мне попускал, как попускает людям грехи и разные глупости, но здесь уже не попускал, а конструктивно вел к цели. Именно из этого источника на мою голову вдруг свалилось такое обилие исторических книг. Но человек, всерьез погрузившийся в изучение любого предмета, не может вскоре не перейти от чтения к выписыванию и далее к собственному сочинительству; и поскольку в начале 1975 года эта тенденция выявилась уже достаточно ясно, Господь совершенно внезапно одарил меня техническим средством для такой деятельности, а именно - пишущей машинкой.

В тот день рождения отец, явно превзойдя самого себя, сделал мне два поистине царских подарка - Пятый том Всемирной истории, о котором говорилось выше, и портативную механическую пишущую машинку "Москва" вкупе с учебником для секретарш по машинописи. "Ты в последнее время много сочиняешь всякой дури, - аргументировал он свой подарок, - так уж научись заодно работать на машинке, это тебе в жизни понадобится. А то в отделе кого ни попросишь оформить примечания к чертежам, они тычут одним пальцем, сплошная грязь, и ничего не могут как следует. Только ты, это, сначала берись за учебник, привыкай сразу работать правильно, а то потом от одного пальца уже не отвыкнешь…"

До этих пор я ни разу не видел "живой" пишущей машинки и даже представить себе не мог, что когда-либо стану ее обладателем. В сущности, я пока даже не испытывал неудобства от писания чернильной ручкой в тетрадях - как, вероятно, вся масса великих людей от Гомера и до Пушкина прекрасно уживалась с гусиными перьями и не претендовала на текстовый редактор Word. Кроме того, я утробно не любил всякую технику и демонстрировал ловкость только в забивании гвоздей и потом в вытаскивании их назад. Но одна лишь мысль увидеть собственную писанину отпечатанной (т.е. как бы официально опубликованной) перекрывала все возможные минусы, и даже до такой степени, что я твердо решил не валять дурака и выучиться обращению с этим агрегатом по всем правилам.

Тогда в длинном коридоре, ведущем из прихожей к спальне, установили раскладной журнальный столик, на котором я в дошкольные годы занимался чистописанием, застелили его толстой тряпкой, чтобы уберечь от царапин, и сверху водрузили мое сокровище. Плохо представляя себе положение секретарши за столом, я приволок стул, навалил на него бабушкин энциклопедический словарь и далее сидел, нависнув над машинкой, словно коршун над своей добычей, опираясь локтями о колени. Характерно, что родители, много раз видевшие правильное обустройство рабочего места, оставили все как есть. С этого момента наша тихая квартира почти каждый день оглашалась пулеметным треском, когда по часу, а когда и с утра до вечера; абсолютный рекорд был поставлен в мае 1975 года, тогда я провел за машинкой не менее 14 часов с перерывами на еду.

Первая трудность состояла в том, что буквы клавиатуры оказались расположены не по алфавиту, а черт его знает как, и я подолгу не мог отыскать нужную (об эту закавыку неминуемо спотыкается всякий неумейка). Но я твердо решил овладеть искусством машинописи невзирая ни на что, и потому лишь терпел и ругался. В секретарском учебнике имелась схема раскладки пальцев на клавиатуре, я ее выучил наизусть и с тех пор жестко соблюдал. Послабление было сделано лишь для мизинцев, которым попросту не хватало силы удара, ибо механическая машинка, да еще советского производства, не имела ничего общего с ласковой и податливой клавиатурой компьютера; пользование ею требовало значительной силы, и потом с непривычки болели подушечки пальцев. Что касается левой руки, пользоваться ею мне отчего-то было даже удобнее, чем правой.

Весь остальной объем учебника был занят невероятным множеством идиотских упражнений: "Напечатайте фразу 'мама мыла раму' 250 раз, пожалуйста". Наскоро пролистав всю нешуточную толщину этого тома, я впал в уныние, ибо вовсе не собирался гробить несколько месяцев драгоценного времени на подобную чушь. Взамен учебник обещал полное освоение "слепого 10-пальцевого метода". Но тут у меня прорезалось врожденное здравомыслие, которое обыкновенно приходило на помощь в критических ситуациях. Я рассудил, что следует избегать обеих крайностей, "не впадая ни в нерадение, ни в рвение": с одной стороны, печатать всеми пальцами, но с другой - не гнаться за излишним совершенством, которое в моем случае (т.е. в случае дилетанта, а не профессиональной секретарши) заведомо не окупит себя. - И вот, несмотря на брюзжание отца, я закинул учебник далеко в шкаф, а сам занялся вещами гораздо более интересными.

В предыдущей Главе было вскользь упомянуто об исторической брошюре В.В. Каргалова, посвященной Батыеву нашествию; ее незадолго до того отыскал в своей институтской библиотеке отец. И вот я решил ее перепечатать, но не все подряд, а выборочно, с сокращениями, и в процессе этой заведомо полезной работы попутно освоить машинопись. Последовало несколько долгих недель, заполненных треском, грохотом и плачем соседей; наконец работа была закончена, притом текст выглядел весьма аккуратно, и я буквально таял от мысли, что он - отпечатан! К этому времени перепутаница букв уже перестала меня затруднять, пальцы летали сами, и хотя я остерегался зря отводить глаза от клавиатуры (как не делаю этого и теперь), де-факто моя машинопись производилась "полуслепым методом". Так Господь дал мне средство для дальнейшего выписывания и сочинительства.

Отныне исторические изыскания пошли у меня веселее. Я решительно перепечатал все прежние рукописные лоскутки, которые в совокупности образовали другой толстый том. Степлеры тогда еще только появлялись, и я не придумал ничего лучшего, чем склеивать корешки отпечатанных страниц вонючим силикатным клеем, на который у меня скоро возникла настоящая аллергия. Страницы, скрепленные таким образом, быстро желтели и уже на другой год начинали распадаться врозь; тогда я стал протыкать их шилом и сшивать толстыми нитками, которые рвали бумагу; наконец в дело были пущены разогнутые канцелярские скрепки, а корешки наиболее толстых подшивок я для надежности даже пробивал гвоздями. Затем отец приволок с работы новенький степлер рижского производства и три коробки скрепок, чем существенно облегчил мне жизнь. Отпечатанные и сброшюрованные тексты один за другим ложились в "Исторический Архив", который за несколько месяцев разросся до угрожающих размеров. 

Что касается моей собственной писанины, я все-таки предпочитал рукописный труд в тетради, ибо ошибки невозможно было исправить ни там, ни тут, но возня с клавиатурой катастрофически нарушала ход моих мыслей; поэтому если я и хотел видеть свои сочинения отпечатанными, то сперва творил их в черновике, а набивал на машинке уже потом. Кажется, первой моей личной работой, которая "увидела свет" в машинописном виде, был упомянутый выше перечень всех российских князей и царей; Бог весть, сколько раз я с наслаждением перечитал его деду, родителям и самому себе. Однако большая часть моих дневниковых записей и рассказов так и осталась в рукописной форме. Были также редкие случаи, когда отец приносил с работы черновики деловых записей и просил их к завтрашнему дню отпечатать почище.

Хотя появление машинки совершило в моей писанине настоящий переворот, эти цветы оказались густо усеяны шипами, и даже в такой степени, что я регулярно приходил в отчаяние. Дело в том, что машинка, как уже объяснялось, была советского производства - следовательно, являлась бракованной во всех мыслимых отношениях. Во-первых, у нее были невероятно тугие клавиши, требовавшие приложения геркулесовых усилий; когда в девятом классе началась английская машинопись и я познакомился с древними школьными "ундервудами", то воистину "почувствовал разницу"; я уже не говорю об электрифицированных машинках, клавиши которых подчинялись самым нежным прикосновениям. Во-вторых, производить такой дикий грохот и треск могли только мощные заводские станки, и я диву даюсь, что соседи на протяжении нескольких лет безропотно терпели эту ежедневную пытку. В-третьих, при каждом ударе клавиши машинка срывалась с места и отъезжала по столу назад, пока я не исхитрился цеплять ее за край железным выступом днища; ясно также, что подобная "езда" намертво расцарапывала полировку. В-четвертых, в-пятых и в-двадцать пятых можно привести еще много критики, но один пункт досадил мне гораздо сильнее всех прочих, хотя, как выяснилось, сама машинка в этом не имела вины.

Дело в том, что я, верный своей нелюбви к технике, доверил отцу при необходимости менять ленту. И вот, пока на машинке стояла лента, установленная еще в магазине, все шло хорошо; но когда она износилась и была заменена отцом, сразу начались приключения. Увы, тогда мне не пришло в голову связать эти два факта, и за свою недогадливость я горько расплачивался на протяжении нескольких лет. Едва ли не при каждом ударе клавиши эти чертова лента стала выскакивать из своих направляющих и комкаться в узел. Теперь поблизости всегда лежали ножницы или отточенный карандаш, которыми я заправлял ее обратно, и кончики пальцев у меня были черные. Наконец, озверев, я потащил машинку в мастерскую к Никитским воротам, где ее прочистили и смазали (тоже полезная вещь), а по возвращении лента продолжала выскакивать. Тогда, совсем потеряв рассудок, я решился разобраться в причинах этого бедствия сам. Я оплошно выкрутил какой-то винт, и скрытая пружина, удерживавшая каретку, со звоном перекосила весь механизм, который даже на первый взгляд оказался внутри таким сложным, что я махнул рукой и решил свинтить машинку обратно. - Как бы не так! Выяснилось, что удаленный мною маленький винт может быть вставлен на место лишь специальной отверткой. Потратив немереное количество времени и нервов, я наконец-таки вкрутил его обратно и с этих пор зарекся от подобной самодеятельности.

Тогда на помощь - хотя и без удовольствия - мною был призван отец. Он был настроен решительно, однако, как и следовало ожидать, не понял причины и с горя сотворил вещь поистине неслыханную: взял паяльник и нарастил гвоздями оба рога детальки, удерживающей ленту, высоко вверх. Теперь она чисто механически не могла выскочить со своего места, и я до некоторой степени вздохнул с облегчением. Отец же во всем обвинил меня: "Вот ты на ночь не прикрываешь машинку тряпкой, туда набивается пыль, и она не печатает".

"Момент истины" наступил лишь через несколько лет, когда, работая инженером в проектном институте и усевшись за тамошнюю машинку, чтобы оформить примечания к чертежам, я внезапно обратил внимание на то, как там установлена лента: она проходила между держателем и бумагой, а не перед держателем, как у меня. И тут мне наконец сделалось ясно, что отец по небрежности (которую я бы назвал "преступной") заправлял ленту неверно; оттого она и дергалась, оттого и выскакивала. Вернувшись домой, я в минуту восстановил порядок, громко проклиная себя за беспечность и излишнее доверие к техническим талантам отца. С этих пор фраза "Машинка от пыли не печатает" сделалась в доме нарицательной, и я широко использовал ее в ответ на рекомендации и замечания отца, казавшиеся мне неверными.

Кроме всех перечисленных несчастий и неудобств, пишущая машинка того времени не могла обеспечить красивый вид страницы. Во-первых, при работе неизбежны опечатки, которые элементарно удаляются в компьютере, но фактически неискоренимы на бумаге. Правда, существует специальная белая паста (которую на работе звали "мазилкой"), чтобы закрашивать огрехи, но тогда я ее не имел; впрочем, эта паста требует в обращении большого искусства, ее нельзя использовать ни жидкой, ни загустевшей, - и все равно ляпсус остается заметен, особенно на желтой бумаге. Во-вторых, все буквы машинки - не чета шрифту, который вы сейчас перед собой видите, - имеют одинаковую ширину, а это режет глаз. В-третьих, площадь разных букв сильно отличается (к примеру, "Т" и "Ш"), сила же удара клавиши остается одинаковой, и потому "Т" обязательно пропечатается ярче, чем "Ш". В-четвертых, лицевые поверхности молоточков, бьющих по ленте, скоро загрязняются отвердевшими частицами краски, так что всякая буква пропечатывается на сером фоне. - В результате, преодолев начальную эйфорию, я очень скоро стал относиться к машинке критически и не доверять ей наиболее "ценную" писанину - к примеру, собственные стихи, которые по-прежнему каллиграфически выводились вручную.

Вообще усиленное пользование машинкой окончилось примерно в 1978 году, т.е. одновременно с завершением школы. Журнальный столик был убран из коридора, и отныне машинка извлекалась из шкафа лишь по особым оказиям, причем с годами интенсивность пользования ею убывала. Несмотря на исправление главной огрехи с лентой, работать на ней становилось все труднее, а несмазанный и нечищенный механизм (действительно пропитавшийся пылью) преподносил мне один сюрприз за другим. К примеру, некоторые клавиши при ударах стали цепляться друг за друга, и я не знал, как избавиться от этой новой напасти. Наконец 24 сентября 1995 года в моей комнате появился компьютер, и потрепанная, исцарапанная, насквозь пропыленная "Москва" бесславно канула в темный шкаф. К этому времени по тем или иным причинам были уничтожены и все отпечатанные на ней самодельные брошюры.

Однако, при всех ее минусах, необходимо признать, что машинка выполнила две своих главных задачи: (1) возня с ней неотделима от моего умственного становления школьных лет, которому она способствовала в качестве технического средства; (2) я научился хорошо печатать, т.е. обрел навык, серьезно пригодившийся мне несчетное количество раз, а с появлением компьютера ставший практически незаменимым. Так Господь, через историю подвигнув меня к умственной деятельности, одновременно снабдил и внешним техническим средством для этого. Когда же в процессе преобразования моя умственная деятельность выйдет на новый уровень и обретет гораздо большую интенсивность, Господь вновь снабдит меня подходящим техническим средством - компьютером. Ибо, как утверждалось в начале этой главы, Бог медлит исполнять наши прихоти, бесполезные для дела спасения, но там, где затрагивается это последнее, удовлетворяет наши потребности быстро и оптимальным образом.