Интерес к метеорологии

Автор: Михаил Глебов, октябрь 2003

Известно, что из всех жителей Советского Союза именно москвичи имеют наибольший (даже болезненный) интерес к прогнозам погоды, хотя эти последние, помимо отчаянной лживости, совершенно не влияют на их реальный городской обиход. Один из юмористов даже обыграл эту особенность: "Вдруг под конец 'Новостей' все сбегаются к телевизору, шикают друг на друга и благоговейно внимают словам про переменную облачность". Действительно, и в нашей семье сводки погоды пользовались повышенным вниманием; однако у нас была к тому серьезная уважительная причина - жизнь на даче.

Человек, никогда не выезжающий за пределы мегаполиса, от погоды практически не зависит: едва выйдя из дома, он тут же ныряет в метро, проводя всю свою жизнь в закрытом помещении. Совсем иное дело - деревня (или, что почти то же, садовый участок); погода здесь становится решающим фактором, а пропорция в пребывании дома и под открытым небом выворачивается наизнанку. Сверх того, работа на земле прямо зависит от состояния ее мокроты: если вы затеете чистку кустарников после дождя, то в пять минут вымокнете с головы до ног, зато именно в таких условиях лучше всего косить траву. Обложное ненастье, ливень или жара решающим образом влияют на поведение сельских жителей, которые вынуждены подстраивать свои планы и действия к существующей погоде. Отсюда, в свою очередь, следует реальная необходимость прогноза, хотя бы краткосрочного; и поскольку радио-тети вечно попадают впросак, всякий должен лично ориентироваться в "народных приметах", предсказывающих погодные катаклизмы на ближайшие несколько часов.

Подобно тому, как жизнь на даче уже с малолетства освоила меня с миром растений, в той же мере я научился предвидеть и предсказывать погоду. Каждый вечер бабушка, нагнувшись, щупала траву, и если она становилась влажной, удовлетворенно замечала: "Ну, завтра будет погожий день". В такие вечера, помимо росы, над болотом стелились тонкие пряди тумана; дым от костров восходил прямо вверх и затем, на некоторой высоте, растекался горизонтальными пеленами; все кучевые облака еще до захода солнца куда-то рассеивались; солнце же делалось большим и оранжевым, оно тихо садилось за черные зубцы хвойного леса, и еще долгое время над тем местом сияло золотое зарево. Звезды на небе проклевывались мелкие, зеленоватые и светили, почти не мерцая. Следом из-за Можайского шоссе выкатывалась большая темно-желтая луна; медленно и низко ползла она над черными пиками тополей, отбрасывая поперек дороги длинные тени; во влажном воздухе оживленно пищали комары; романтически настроенные пары, обмахиваясь веточками, в обнимку бродили по улицам поселка из конца в конец. К полуночи трава была уже мокрая вдрызг, так что горемыка, спешащий в уборную, не только закутывался в тулуп, но и надевал резиновые сапоги. Пискляво кричала ночная птица, ныряющим полетом проносились мелкие совы. Блеклое серебряное зарево неглубоко опустившегося солнца ползло через север над лесом, чтобы вновь встретить его на востоке.

Когда же восток разгорался бело-золотыми тонами, звезды меркли, и луна, словно воздушный шар, раздувшись от возмущения, уплывала за кроны деревьев. В сумерках по дороге к лесу тянулись грибники с палочками и корзинами. Ватага первых голодных дроздов, прошелестев крыльями в воздухе, обрушивалась на ближайшие ягодники. А солнце между тем уже явно напирало из-под земли, выбрасывая вверх широкое золотое сияние; тусклый черно-белый полусвет сумерек наконец обретал дневные цвета; тонкие пряди перистых облаков косо тянулись от одного края горизонта к другому. По шоссе усиливался шелест машин; звенела дальняя электричка; кто-то уже хлопал дверью и спросонья уронил железный таз. Рыжая неяркая громада солнца вставала над лесными туманами, которые медленно растекались к низинам, и росистая трава отсвечивала мириадами сверкающих брызг. Мухи и бабочки слетались греться на восточные стены домов; на припеке подсыхала земля; чирикали воробьи, проносились ласточки, растрепанная ворона раскапывала помойную кучу. Вот уже из-за деревьев заговорило радио, кто-то с корзиной грибов протащился к себе домой. Блекло-голубое небо явно сулило знойный день; по нему уже потянулись к востоку первые легкие кучевые облака. Сосед, позавтракав, принимался долбить молотком свою халабуду, и бабушка, украсив седые волосы неизменной белой "панамкой", выходила с лопатой окапывать яблони.

Полуденный зной; солнце, стянувшись в маленький ослепительный пятачок, с высоты безжалостно выжигает землю. Роса испарилась даже в тени, влажный пахучий аромат расходится от нагретых растений ("благорастворение воздухов", как говорят в церкви). Но бабушка, отложив лопату, недовольно качает головой: уж слишком "парит", надо бы поторапливаться с работой. И правда, часа через два кучевые облака в вышине клубятся гуще и словно растут вверх, образуя не то скопище башен, не то хаос кавказских скал; солнце все чаще прячется в этих беспорядочных завалах, ветер же вовсе стих, и стоячий нагретый воздух делается удушливым и тяжелым. А из-за горизонта уже высовывается край грозовой тучи. Этого, конечно, и следовало ждать; и бабушка, кивнув себе за сообразительность, не спеша убирает инструменты.

А бывает и так, что после знойного дня солнце как было наверху маленьким и желтым, так и садится за лес, почти не меняя цвета и формы. Малое зарево быстро тухнет, бабушка озабоченно щупает руками траву, а росы-то и нет! Пчелы, словно чувствуя недоброе, и после заката продолжают опылять цветы. Ярко и остро мерцают звезды, дым от костров ползет куда-то вбок, задевая соседние дома, и дневное тепло надолго задерживается над помрачневшей землей. Ночью порывами налетает ветер, звезды затягиваются тонким пологом перистых облаков с загнутыми когтистыми прядями. Росы нет и утром, небо туманное, солнце восходит неярким просвечивающим кружком. На фоне густеющей мглы появляются небольшие черные облачка, они висят в безветрии, словно аэростаты. "Тьфу!" - говорит бабушка и, помыв посуду после завтрака, усаживается на террасе с книжкой в руках. Солнце между тем вовсе скрылось, хотя явных туч почти нет. Вдруг сплошь затянутый мглой небосвод темнеет, словно в кинозале перед сеансом убавили свет. Стоячий воздух оживляется зябким сырым ветерком.

И вот - почти ниоткуда - моросят первые капли; через полчаса дождик расходится; мгла между тем обратилась в текучий поток низкой мышино-серой облачности, который скоро меняет направление с западного на северное. Сыплет и сыплет тоскливый дождь на сады и деревья, легонько стучит по крыше, иногда приостановится - и тогда мокрый ветер, налетая, шелестит кронами яблонь, которые трепещут серыми изнанками листьев. "Ну, это теперь надолго, - ворчит бабушка, - хорошо если к завтрашнему дню кончится". И я понимаю, что наступило ненастье, имеющее совсем другой характер, чем бурный июльский ливень: тот прошумел, поломал сучья и укатился за горизонт, ненастье же берет измором, оно может тянуться по целому месяцу, - и какая-то неизъяснимая мистическая жуть охватывает мое сердце.

В среду утром на рассвете
Над восточной стороной
Небо в мутно-сером свете
Затянуло пеленой.

Пелена ползла над лесом,
Пелена ползла в поля.
Теплый дождь полил отвесно,
Мелкой моросью соля.

Час за часом холодало.
Запотело вдруг стекло.
Грязным серым одеялом
Горизонт заволокло, -

описывал я приход ненастья летом 1977 года. И там, где мои домашние видели одно житейское неудобство и нарушение порядка садовых работ, я чувствовал нечто глубокое и полное скрытого ужаса, и теперь могу это объяснить, ибо приход ненастья, судя по всему, прообразует начало искушения; и поскольку, как уже неоднократно говорилось, в детстве духовный мир прилегал ко мне очень близко, эти необъяснимые земным рассудком веяния превращались в тайный душевный трепет. С одной стороны, я боялся наступления ненастья, с другой же, как это вообще свойственно детям, - со сладким испугом ожидал его прихода. Интересно, что грозы и ливни, также имеющие некое духовное соответствие, оставляли меня равнодушными, если не считать любопытства, которое у людей вызывает всякая буря. По-видимому, именно затяжное ненастье (а не короткий бурный вихрь) в наибольшей степени соответствовало моей многолетней депрессии.

Связанное с ненастьями мистическое чувство достигло наивысшего пика, пожалуй, в том же 1976 году. Весной я предпринял попытку разыскать как можно больше "народных примет", чтобы стать заправским метеорологом; я перебрал множество номеров "Науки и жизни" и "Юного натуралиста", где временами появлялись такие сведения, а в старинном номере журнала "Турист" отыскал целую сводку этих примет на все случаи жизни, для летнего и зимнего времени. Эта сводка послужила основой моего конспекта, который был со всей аккуратностью отпечатан на машинке. Зима меня не интересовала, а летние приметы, содержавшиеся в "Туристе", были щедро дополнены из других источников. Весь материал я разбил на несколько разделов: "Будет ясная погода", "Будет гроза", "Будет ветреная переменная погода", "Настанет ненастье", "Ненастье продолжится", "Ненастье закончится". По совокупности у меня вышло около двадцати густо отпечатанных листов. Однако на деле приметы отчаянно противоречили друг другу, и я, зря пробившись со своею тетрадкой все дождливое лето 1976 года, наконец пришел к выводу, что "народные приметы" в лучшем случае могут служить лишь вспомогательным средством для моей интуиции, а сами по себе почти не нужны. Ибо коренной сельский житель вовсе не читает подобных справочников, а словно чувствует, будет или не будет завтра дождь.

Известный вклад в мои "занятия" метеорологией внесла и школа. В начальных классах нас некоторое время заставляли вести "календарь погоды" - особую тетрадочку, в которой мы каждое утро обязаны были заносить температуру, состояние облачности, осадки и направление ветра; а поскольку все ученики нашего класса жили в разных концах города, то и результаты, честно занесенные, не сходились друг с другом и вели к двойкам и другим неприятностям. Поэтому обыкновенно кто-то один заносил данные в тетрадь, а другие у него списывали. В конечном счете эта глупость надоела даже учителям, и "календари погоды" благополучно забылись - забылись всеми, кроме меня.

Теперь, когда заниматься этим от меня уже никто не требовал, я на протяжении 5-6 лет (и даже на первых курсах института) упорно вел погодные наблюдения - правда, с перерывами и часто меняя форму дневника. Иногда мне удавалось продержаться несколько месяцев кряду без пропуска единого дня.

Зная, что серьезные люди предсказывают погоду с помощью барометра, в 1976 году я затребовал у родителей таковой купить, что они и сделали. Этот круглый аляпый прибор много лет провисел в моей комнате. Стрелка барометра всегда блуждала в пределах "Переменно", вовсе ничего не предсказывая, а если вдруг далеко отклонялась в ту или иную сторону, из этого опять-таки ничего не следовало. Не знаю, как обстоит дело на море, где резкое падение барометра сулит шторм, но в Москве оно точно не сулит ничего вразумительного. Я даже строил графики, на которых пытался выявить взаимосвязь осадков и атмосферного давления; явной связи найдено не было, я лишь заметил, что барометр иногда слегка падает через несколько часов после дождя; таким образом, наличие дождя за окном в некоторой степени позволяет предсказывать падение стрелки барометра. - Вдоволь наигравшись во всю эту ерунду, я решил отправить сей почтенный прибор в мусорное ведро, но родители с полдороги перехватили его и повесили в своей комнате.