Первое сентября

Автор: Михаил Глебов, нобярь 2002

Но не все коту масленица; кончилось и мое дошкольное время. Я ничего не понимал, находясь в состоянии беспредметной тревоги. С дачи мы уехали на неделю раньше обычного, хотя по отделке нового дома оставалось еще много работы. Отец успел сколотить невысокий шатучий столик с фанерным верхом, за которым мне следовало делать уроки; его покрасили лаком, но лак не сох, и тетради отчаянно прилипали. Поехали в центральный "Детский мир" на площадь Дзержинского (Лубянскую) и там в дикой давке раздобыли мне школьную форму - теплый серый пиджак и штаны. Что-то пришивали, подгоняли, гладили утюгом; откуда-то появилась белая рубашка. Я скорбно прощался со всеми усладами жизни, словно мирянин перед уходом в монастырь. Впереди на десять лет простерся кромешный мрак, а мне было всего только семь: как тут не оплакивать свою пропащую судьбу?

И вот меня будят, толкают: Миша, вставай, пора! Открываю глаза: раннее утро, по стене над кроватью легли полоски от восходящего солнца. Родители уже одеты: вставай-вставай, поторапливайся, - и словно сжалось, упало сердце: ну все, вот он, конец всему! На ватных ногах иду в столовую, что-то ем, что-то пью из чашки, на меня срочно натягивают синие шорты (по случаю праздника всем разрешено прийти без формы), белую рубашку с коротким рукавом, - и вот мы все трое выходим на улицу. Утренняя прохлада, синее небо, солнце играет косыми лучами из-за домов проспекта. Там и тут поспешают другие ученики, большей частью с букетами, девочки - в белых парадных фартуках. Мне тоже в саду надрали огромный букет белых и розовых флоксов, от них тянется тонкий приятный запах.

Стайки учеников, эскортируемых родителями, сливаются, словно в воронку, в узкий проезд между двух домов. Здесь сохранилась древняя черная изба, из-под ее стены наклонно растет гигантский тополь, осеняя школьный подъезд. Под тополем и дальше, во двор школы (ворота распахнуты настежь) бурлит толкучка празднично одетых, возбужденных людей. Над головами появились таблички: "1-А", "1-Б". Родители тащат меня ко второй из них, где громадная толстая женщина в тонких золотых очках смотрит в какие-то списки: "Глебов? Миша, да?" - Родители кивают, в список заносится галочка. - "Миша, становись пока вот сюда". - Стою, растерянно глядя из-за флоксов. Передо мной и за мною мнутся такие же горемыки с букетами, белыми бантами, испуганными глазами… Некоторые родители уже пытаются знакомиться между собой: "А как зовут вашего?"

Вдруг из школьных дверей изливается вереница старшеклассников; родители оттеснены в стороны, ко мне подходит что-то крупное, берет за руку, табличка впереди заколыхалась, и вот мы идем куда-то внутрь (папа! мама! где вы!?), поднимаемся по широкой лестнице, солнце светит в широкие окна, широкий актовый зал с розовым цветом стен; встали, смотрим на сцену, откуда низенькая пухлая директриса произносит торжественные слова. Я - в ступоре, ничего не понимаю, пальцы нервно сжимают букет. И снова идем, еще выше, на третий этаж, где в широком классе расставлены в три ряда столики и тяжелые стулья с железными ножками. Меня подталкивают к первой парте среднего ряда, со мною садится хлипкий, болезненный мальчик, испуганный еще хуже меня - Алеша Степанов. Он здесь не сможет учиться и будет переведен куда-то месяца через два.

Толстая, мощная, но еще не старая учительница представляется: "Меня зовут Вера Семеновна". Я сижу, словно заложник среди террористов, не знающий, откуда начнут стрелять, или пока обойдется. Началась перекличка; я, как и велено, встаю, говорю свое имя-фамилию. Снаружи в дверь начинают поступать родители; улыбающиеся лица мерцают от фотовспышек. Вон, кажется, и мои протиснулись, жмутся назади; и тут мне становится окончательно ясно, что я - один, а они - так, зря шатаются около, помощи от них все равно не дождешься. И я уже не ищу их глазами: я - один, есть только я и вся совокупность Алешей Степановых, и десять лет впереди.

А Вера Семеновна все говорит, даже кое-что дельное: на уроках по классу не гулять, руку поднимать, коли спросят - вставать. Что-то пишется на доске; кого-то поднимают с места, чтобы узнать, насколько он понял. Вдруг из-за двери врывается оглушительный резкий звон - "Ах, вот он как выглядит…" - Там нарастает топот, веселые крики. Но что это? - кажется, нас отпускают! Из своего транса я вскользь замечаю, как дети встают из-за парт, возле меня уже топчется мама, отец щелкает фотоснимок - я и Алеша. И - домой, домой!

Словно арестант из тюрьмы, вырываюсь из школы на волю, где сверкает под солнцем глянцевая листва старого тополя. Скорей, скорей, прочь отсюда, прочь навсегда! - "Да куда ж ты так разогнался!?" - И я, не стесняясь прохожих, издаю оглушительный победный клич. Родители, кажется, понимают, что творится со мной, и не затыкают рта. Солнце светит, птицы летают, троллейбусы едут такие веселые. Домой, домой!

Да только "жизнь невозможно повернуть назад". Завтра по календарю наступит второе сентября. Потом третье…