Начало Дух человека

Автор: Михаил Глебов, 1997

Степени раздельные и продолженные

Раздельные степени существуют во всем и каждом, от величайшего до малейшего; стало быть, если величайшее состоит из малейшего, то включает в себя не только собственные раздельные степени, но и всю совокупность раздельных степеней всех включенных в него элементов.

Внутри каждых Небес (и адов) существуют отдельные общества, как внутри одной страны существуют разные города. Из одних Небес в другие переход невозможен, кроме исключительных случаев, тогда как ангелы разных обществ могут общаться друг с другом, хотя у себя им и уютнее. Точно так же для выезда из страны нужно много формальностей, а из города в город мы ездим свободно, хотя у себя дома нам и лучше. Что это за степени: раздельные или продолженные?

Всматриваясь глубже, увидим подобные же отношения между нашим районом города и другими его районами; между нашим домом - и нашим районом. Здесь получается своеобразный гибрид: если принять за рассмотрение страну, то переход к другой стране есть степень раздельная, а все, что внутри страны - степени продолженные. Однако если взять за единицу город, то страна как категория вовсе выпадает из поля зрения, и все внутри данного города оказывается степенью продолженной, а переход в другие города - степенью раздельной.

Подходя с этих позиций, с некоторой опаской можно утверждать, что если рассматривать иерархию степеней в целом, то все, что находится внутри (допустим) натуральной степени, представляет собою степени продолженные. Однако если ограничить круг наблюдения только одной натуральной степенью, то внутри нее мы можем усмотреть собственную иерархию раздельных степеней второго порядка, где качественные скачки переводят нас из одного состояния в другое, в целом не покидая общей для них всех натуральной степени.

Отсюда следует, что всякая степень в сущности своей относительна: рассматриваемая сама по себе, она оказывается раздельной, а рассматриваемая в качестве составной части другой, более крупной и общей единицы - продолженной. Глядя сверху на большую толпу, мы говорим, что есть толпа и есть пустая часть площади (раздельные степени), и с одной стороны эта толпа гуще, чем с другой (продолженные степени). Однако на самом деле всякая толпа состоит из совершенно отдельных и конкретных людей, и для человека, находящегося внутри толпы, он сам вовсе не есть прямое продолжение соседнего Ивана Ивановича, только более жидкое. Также начальник средней руки является для своих подчиненных начальником (раздельная степень), но директору представляется одним из среднего управленческого персонала (продолженная степень).

Анатомия духосущества

Наше духосущество похоже на матрешку: внутри натуральной степени находится духовная, внутри той - небесная, а внутри небесной - тайник, из которого влияет Господь и который даже для самых совершенных ангелов так и остается тайником. Каждая степень является формой, приемлющей в себя Божественное тепло, словно кувшин воду. Эта форма строго индивидуальна и, как я понимаю, определяет свойства данного духа, т.е. свойства данной человеческой личности. Но Божественное Содержимое в нашем индивидуальном содержащем всегда одинаково, так что все различия между людьми происходят не от различия налитой в сосуд жидкости, а от качества самих сосудов.

Возможно, что если представить себе всю иерархию степеней Небес и адов в виде многоэтажного дома, то всякий земной человек, находящийся в стадии формирования, представляет собою лифтовую шахту, пронизывающую все этажи и на каждом имеющую выход. Однако лифтовая кабина только одна, и на каком этаже она находится, там человек и пребывает; прочие же уровни шахты остаются в потенциале. Иначе говоря, на каждом уровне за человеком как бы зарезервировано место, подобно заказанному столику в ресторане, но придет ли человек за этот столик, неизвестно. На каждом этаже своя температура и свое освещение, и чем этаж ниже, тем он темнее и холоднее. Пустое место, которое зарезервировано за нами на верхнем этаже, ослепительно освещено, но если лифт наш находится гораздо ниже, то нам это сияние недоступно и нас не касается, как и тот мрак, в котором пребывает другое пустое место, зарезервированное за нами в подвале. На каком этаже окажется наш лифт к моменту нашей смерти, там мы и выйдем, и будем жить вечно, и больше уже не сможем поменять свой этаж.

Однако схема осложняется тем, что на практике лифтовая кабина раздваивается, ибо человек, пока он живет на земле, сознательно пребывает в натуральной степени, хотя духом своим может одновременно возвыситься или пасть на другие уровни. Я бы сказал, что натуральная степень для земного человека подобна цепи, привязывающей собаку к конуре, т.е. нечто в известной степени механическое, удерживающее потенциального ангела от преждевременного взлета и потенциального дьявола от преждевременного падения. Если у человека открывается духовная степень, то вместе с нею остается открытой и натуральная, хотя по смерти он останется именно на духовном уровне.

Когда человек рождается, он начинает с нуля, с середины шкалы, т.е. с натурального уровня и затем, пребывая в нем, одновременно в духовном смысле возвышается или нисходит на иные уровни, так что голова его может оказаться на любом этаже, но хвост намертво привязан к нулевой отметке. Хвост есть опора, база, фундамент, нечто твердое и неизменное до тех пор, пока человек жив, и потому в этот период человек может всегда переместить свою голову из одной позиции в другую, и бросить все прежнее, и все начать заново. Смерть убирает эту опору, оставляя человека навечно в том положении, которого достигла его "голова" к этому моменту.

Всякий этаж нашего "здания" имеет свою степень освещенности и температуры, т.е. свой качественно различный от других этажей уровень любви и истины. Мир натуральный имеет натуральные степени любви и истины, заключающиеся в любви к себе и мiру. Эти две любви очень скользкие, и обращаться с ними следует крайне осторожно, ибо в них переплетены и добро, и зло, и в каком ключе мы станем действовать, то в конечном счете определит нашу вечную участь.

Мир натуральный есть последнее для нашего духосущества, как фундамент есть последнее для всякого дома; и потому, если это последнее разрушится, рухнет и весь дом. Следовательно, на фундамент нельзя не обращать внимания, иначе говоря, его нельзя не любить, ибо что не любишь, то игнорируешь, а что игнорируешь, то разваливается. Наше тело есть последнее нашего духа; тело живет в натуральном мире; если мы не будем любить свое тело, тело разрушится, и мы потеряем тот самый инструмент, посредством которого наш дух может возвышаться и совершенствоваться.

Но, с другой стороны, мы не должны возводить эту любовь в абсолют. Художник любит свои краски и кисти, но любит не ради них самих, а ради той пользы, которую они приносят ему в создании полотен. Истинный предприниматель любит деньги не сами по себе, а как средство, позволяющее ему расширять и совершенствовать свое дело. Напротив, скряга любит деньги ради них самих, и сидит голодный на сундуках с золотом; и всякий здравый человек усмотрит в этом безумие.

Поэтому натуральная любовь необходима как средство и убийственна как цель. Если мы не будем любить себя, то не сможем выполнять служения, назначенные нам Богом, и погибнем. Если мы будем чрезмерно любить себя, то отвернемся от высшей, духовной степени любви и тоже погибнем. Если художник не будет любить свои краски и кисти, они окажутся в таком состоянии, что он не сможет ими работать; если же он сосредоточит всю свою любовь на них, они превратятся в фетиши, а работа над картинами между тем прекратится.

Совершенно очевидно, что любовь наша по своей значимости также имеет степени: главная любовь художника есть создание картин, а из нее уже следует вспомогательная, подчиненная любовь - к инструментам, посредством которых эти картины создаются. Духовная любовь, нисходя из своей духовной степени, требует своей реализации в материальном мире, и средством, инструментом ее практической реализации служит наше материальное тело со всем относящимся к нему. Если духовная любовь повелевает нам руководить фирмой, то мы не сможем выполнить эту задачу практически, если тело наше будет больным; если мы не будем иметь начального капитала; если не обеспечим себе известного почета и уважения; если не будем одеваться и выглядеть таким образом, чтобы вызывать доверие у партнеров, и т.п. Но чтобы иметь и содержать в порядке все эти земные факторы, необходимо любить их, - однако любить не как самоцель, а как средство для достижения главной, духовной цели: для выполнения своего служения.

О вечности человека

Когда Сведенборг требует от читателя не мыслить о вечности по времени, читатель, привыкший обо всем мыслить по времени, не может не затрудниться. Между тем модель восприятия времени, когда не человек движется по ее бесконечной ленте, а сама лента движется навстречу и проходит сквозь него, в значительной мере решает вопрос.

Другой пример: человек смотрит кино. Он сидит спокойно в кресле и никого не трогает, а на экране мелькают события, и каждое из них, отражаясь в его сознании, вызывает удовольствие, неудовольствие, тревогу и т.п., то есть изменяет его состояние. Более того, фильм вовсе не придерживается естественного хода времени, но по сюжету своему перескакивает вдруг через десятилетия, так что понятие времени в нем условно и на деле заменяется понятием последовательности описываемых событий. Но то же самое пишет Сведенборг о Небесах, утверждая, что для ангелов нет времени, а только последовательность состояний.

Вглядываясь глубже в собственную жизнь, видим, что субъективное восприятие времени сильно отличается от его, так сказать, номинальной протяженности. Если я буду занят в течение часа, то этот час по субъективной продолжительности своей окажется совершенно различным в случаях, когда я обнимаю любимую и когда мне сверлят зубы. Как вещь бывает в себе, а бывает для нас, так же и время бывает, в одной своей ипостаси, согласно с государственным эталоном Комитета мер и частот, а в другой - согласно с нашим субъективным восприятием. Вечен же человек потому, что это растягивающееся и сжимающееся наподобие гармошки время не касается его по существу, изменяя лишь его состояния, как мы изо дня в день остаемся прежними, но рубашки на нас разные.

Здесь важно еще подчеркнуть, что время приносит события и обстоятельства, но они, как вещи внешние и вовсе чуждые нашему духу, не могут влиять на него непосредственно, но воздействуют на его внешнюю оболочку, т.е. психику, и порождают те или иные ответные состояния духа. Не сверление зуба само по себе, как внешний факт, угнетает меня, но та боль, которая возникает посредством этого сверления. Поэтому Сведенборг и не говорит о последовательности событий, но о последовательности порожденных ими состояний.

То же можно сказать и о пространстве. Оно, как и время, приносит внешние события: если я подойду к краю рва, то свалюсь в ров, а если б не подходил, то и не свалился бы. Эти внешние события, происходящие во времени и пространстве, определяют состояния нашего духа, возникающие в определенной последовательности. В кино пространство так же иллюзорно, как и время, а в мечтах и мыслях пространства и времени не существует - в том смысле, что мы мгновенно и без труда переносимся в любые места и эпохи, как бы переключая программы телевизора. Кроме того, пространство и время носят для нас чисто локальный характер: если я живу в своей квартире сего 22 декабря 1997 года, то меня мало касается как ноябрь, так и январь, как положение в Африке, так и в квартире соседа.

Мы похожи на человека, который движется в кромешной тьме с фонарем. Он может идти медленно или бежать, поворачивать влево или вправо, но всюду, куда бы он ни пошел, фонарь выхватывает лишь небольшую светлую область местности вокруг него (пространство) и пути, по которому он перемещается (время). Отсюда, в частности, вытекает, что если он бежит быстро, только что пройденная точка пути быстро уходит во мрак, тогда как если он еле ползет, та же точка отступает во тьму медленно. То же происходит в нашей действительной жизни. В периоды бурные, насыщенные событиями, нам кажется, что вчерашний день остался вдалеке за поворотом; но коли жизнь тянется сонная и событий нет, то и прошлый год виден как на ладони.

В математическом выражении степень насыщенности жизни событиями есть степень кривизны пути, по которому мы равномерно движемся, а взгляд наш вперед и назад направлен по касательной к точке нашего теперешнего пребывания. Если событий нет, то линия наша почти пряма, и касательная, почти совпадая с ней, позволяет видеть далеко как назад, так и вперед, хотя взгляд вперед всегда относится к области домыслов. Если же события идут густо, то кривая все время поворачивает, и вчерашний день быстро скрывается из вида.

Все эти схемы видят человека как некую константу, на которую влияют внешние обстоятельства, приносимые временем и пространством. Можно уточнить, что обстоятельства всегда порождаются пространством в некоторой последовательности, которая и есть время. То есть время и пространство есть координаты внешних обстоятельств, влияющих на нас. Обстоятельства же становятся значимы для нашего духа посредством состояний, которые ими вызываются. Поэтому на самом деле нам важны именно наши состояния, а не те первичные внешние влияния, которыми они обусловлены. Ибо схожие состояния могут быть вызваны совершенно разными внешними обстоятельствами. Так, человек равно несчастен, потеряет он ногу на фронте, в дорожной аварии или от заражения крови в больнице. Он равно доволен, поев конфет, когда он хотел конфет, и наевшись соленых огурцов, когда он захотел огурцов.

Ибо, в конечном итоге, последовательное переживание различных состояний есть форма нашего бытия, т.е. наше существование. Бытие человека исходит от Бога, но протекает в некоторой внешней форме, а бытие в форме есть существование. Человек живет от Бога, и живет в своих состояниях, которые делают его счастливым или несчастным. Он чувствует себя постоянным и неизменным, и потому, говоря о давно происшедших с ним событиях, имеет в виду себя, а не совсем другого человека, хотя вынужден признать, что он был глупее, наивнее и т.п., то есть его состояния были менее совершенны. Состояния человека меняются, и его отдельные качества постепенно изменяются вместе с ними, но некоторый глубинный стержень остается незыблемым, и эта твердая константа позволяет человеку ощущать себя "ныне и присно", т.е. свою вечность.

Добрые и злые желания

Человек живет телом в материальном мире, а внешний дух его тем временем пребывает в натуральной степени духовного мира, любовь которой заключается любви к себе и к мiру. Дух человека олицетворяет свое царство любви, строго индивидуальное, которое формируется путем влияния со стороны добрых и злых духов. Если у человека открыта только натуральная степень, то на него влияют добрые и злые духи, находящиеся в той же натуральной степени. Если одновременно с натуральной степенью у него уже открыта и духовная, то (как я думаю) в дополнение к указанным влияниям добавляется влияние от ангелов. Если же одновременно с натуральной степенью открыта одна из адских степеней, то, сверх обычного влияния натуральных добрых и злых духов, на человека еще влияют дьяволы соответствующего ада. Поэтому в первом случае "численный перевес" получают добрые силы, а во втором - злые; противная же сторона переходит к обороне и только как бы отбивается. И чем далее человек склоняется в любую сторону, тем резче неравенство влияний.

Человек натуральный видит один-единственный несомненный факт: что он живет в своем теле и в материальном мире; и он любит себя и материальный мир, потому что эта любовь естественна для той натуральной степени, в которой он пребывает. Однако здесь он выходит на развилку. Доброе влияние внушает ему, что есть Бог, и человек должен служить Ему своими способностями, и все материальное, что он видит в себе и вокруг себя, есть лишь орудия этого высшего служения. Злое же влияние внушает ему, что есть только он один, и потому целесообразно всячески себя ублажать и все тащить под себя.

Зло зарождается как натуральное начало, отпавшее от своего источника. Натуральное начало автоматически становится злом, как скоро оно объявляет, что существует не как последнее звено в Божественном Мироустройстве, а само по себе. Точно так же крестьяне, работающие на поле, есть благо, а восставшие крестьяне есть зло; ибо в первом случае они представляют собой естественное и необходимое звено общего разделения труда в государстве, тогда как во втором - они взламывают существующий порядок, прекращая выполнять собственную функцию и мешая выполнить свои функции другим. Аналогично, до тех пор, пока человек любит себя и мiр как средства служения Богу, он добр и прав, но как только он начинает любить себя и мiр ради них самих, как самоцель, то выпадает из Порядка, начиная работать не Богу, но собственной эфемерной самости.

Стало быть, грех есть любое поведение, уводящее нас от служения Богу на служение самости. Грех существует не по "территориальному признаку", т.е. нет одних земных занятий грешных, а других праведных, но всякое земное занятие может и быть и грешным, и праведным, смотря по тем целям, которые человек себе при этом ставит и чему он при этом служит.

Грех есть извращение изначально праведного дела; и потому от него нельзя отгородиться чисто материальным способом, уйдя в монастырь или покинув пост начальника мытарей. Поэтому вся трудность выявления греха заключается в необходимости вникать в мотивацию каждого нашего поступка, выясняя, "откуда ноги растут".

Вся практическая задача нашей земной жизни сводится в конечном итоге к выполнению назначенного нам Богом служения. Служение, которое мы обязаны выполнить в мiре, есть та самая доминанта, вокруг которой иерархически организуются все прочие наши желания и интересы, имеющие свою конечную цель в том, чтобы способствовать выполнению этой доминанты. Но мы - природным нашим разумом - не знаем это свое главное служение и потому не можем логично, сознательно и планомерно двигаться в нужном направлении. Наверно, так и должно быть, поскольку вести нас - прерогатива Бога, а если бы мы сами все знали, то, конечно, сами и вели бы себя. На том свете мы все это будем знать, ибо автоматически окажемся в таком месте и таких обстоятельствах, которые в точности будут соответствовать нашей главной любви. На земле же мы можем только гадать, нащупывая эту господствующую свою любовь через косвенные признаки.

Можно даже сказать, что как ствол дерева не доходит до самой его верхушки, а постепенно раздробляется на ветки и оканчивается ими, так и господствующая любовь наша в чистом своем выражении существует лишь на духовных уровнях, а до земли доходит лишь в виде букета разнородных частных склонностей, способностей и талантов. Все они в совокупности составляют нашу господствующую любовь так же, как спектр в совокупности дает белый свет. Однако на самом деле мы не знаем даже всей совокупности этих наших частных склонностей, ибо неожиданные условия, в которые нас временами ставит жизнь, раскрывают в нас такие стороны, о которых мы раньше не подозревали. Мы не только не знаем нашу господствующую любовь как синтетическое целое, но даже и тот полный набор аналитических составляющих, на которые она разлагается. Следовательно, этого нам и не нужно знать, и потому следует подойти к проблеме с другой стороны.

Обыденный смысл нашей земной жизни заключается в практическом достижении того, что нам хочется. Но хочется нам только того, что мы любим, т.е. того, что тем или иным образом относится к царству нашей любви, а это царство есть не что иное, как тот спектр, на который раскладывается общая и единая господствующая наша любовь. Следовательно, обнаруживая, что нам чего-нибудь хочется, мы тем самым неизбежно задеваем нашу господствующую любовь с какой-нибудь ее стороны. Необходимо только сразу оговориться, что хотение наше всегда относится не к конкретным материальным предметам, ситуациям и т.п., а к получению удовольствия посредством использования этих предметов и ситуаций, так что указанные материальные обстоятельства служат лишь орудиями достижения этого удовольствия; впрочем, недавно я уже писал об этом.

Стало быть, всякое наше хотение (очищенное от привходящих материальных обстоятельств) есть проявление нашей господствующей любви. Следовательно, никакое наше хотение, само по себе, не следует стараться подавить и уничтожить, но иметь в виду, что оно включает в себя как внутреннее содержание, так и внешнюю форму, а это существенно разные вещи. Внутреннее содержание любого нашего желания есть проявление одного из аспектов нашей господствующей любви; и потому это желание обязано быть реализовано. Другой вопрос, в какую внешнюю форму выльется эта реализация.

Любое наше желание в источнике своем естественно, здраво, правильно и необходимо; формы же его проявления могут быть правильными или извращенными. Если я голоден, я обязан удовлетворить свою потребность в пище, иначе пострадает мое тело как орудие моего служения в материальном мире. Однако можно зайти в столовую, или купить батон, или отыскать еще иную правильную и разумную форму удовлетворения потребности; но можно украсть тот же батон, можно наесться тухлятины, и это будут извращенные формы удовлетворения той же потребности.

Принципиальная разница между ними заключается в том, что первые соответствуют Божественному Порядку, а вторые противоречат ему, что на практике выражается в удобности, приятности и полезности первых и, соответственно, в неудобстве, омерзительности и вредности вторых, сопровождаемых к тому же наказанием. Если мы съели хорошую пищу, то получили удовольствие от ее вкуса, доставили организму питание и не терпим никаких вредных последствий. Но съев тухлятину, мы должны будем переносить противный вкус, организм не получит хорошего питания, отравится, и не исключено, что нас просто стошнит, т.е. вся наша затея окажется не только неприятной, но и бессмысленной.

Точно тем же порядком решается дилемма и на более глубоком, духовном уровне. Любовь наша имеет Бытие (содержание) и Существование (форму). Любовь наша есть самый наш дух, и потому сколько мы живем, столько же живет и действует в нас наша любовь, т.е. действует она непрерывно. От этого наше природное мышление и природное тело находятся под постоянным воздействием "из глубины". И разум наш должен неустанно анализировать поток поступающих из глубины желаний и придавать им оптимальную, или хотя бы не извращенную, форму.