Начало Критика Татьяны Лариной

Автор: Михаил Глебов, апрель 1999

У обывателя множество надобностей, и любит он только тех людей, кто в силах удовлетворить их все до единой. (Паскаль)

Принципиальная разница между мужчиной и женщиной состоит в том, что каждый мужчина мечтает убить мамонта, но не каждому это удается, а каждая женщина мечтает завладеть мужчиной, который убил мамонта.

Отложив более разумные дела и достав из книжного шкафа пыльный, пахнущий букинистической лавкой и заляпанный карандашными пометками том, рассмотрим незабвенный образ Татьяны Лариной. Начиная с Белинского, о ней написаны горы сочинений, восхваляющих и оплакивающих ее неразделенную любовь; а между тем без должного осмысления осталась одна ключевая оговорка: "Душа ждала… кого-нибудь".

Но всякая любовь по определению рождается из духовного сочетания двух личностей; она есть результат, необходимое следствие этого уже существующего сочетания, и потому не может быть направлена авансом на некое воображаемое пустое место. Любовь всегда предельно конкретна: я могу любить (и желать) только то, что уже знаю, уже пробовал, в результате пробы нашел для себя подходящим и оттого желаю это иметь (делать) и в дальнейшем. Я не могу любить неизвестный мне Х именно потому, что он мне не известен, и до тех пор, пока он останется таковым, духовное сочетание с ним невозможно. Если же мне его расхваливают со стороны, или я сам отчего-либо склоняюсь к мысли, что этот Х действительно придется мне впору, то эти чисто внешние аргументы могут - самое большее - пробудить желание знакомства, а уж возникнет или не возникнет из этой встречи любовь - зависит не от моих расчетов или надежд, а от объективного соотношения наших духовных свойств. Таким образом, безадресная любовь невозможна.

Что же тогда заставляет молоденькую девушку предаваться абстрактным романтическим томлениям, и какова анатомия этих томлений? Важно отметить, что люди общительные, бойкие и нахальные, как правило, не страдают излишней романтичностью; у них, можно сказать, все сны наяву. Едва успев захотеть чего-нибудь, они горячо берутся за дело и добиваются осуществления своих желаний. Но по мере того, как фактическая дееспособность человека снижается, неудовлетворенных потребностей накапливается все больше. Эти потребности ноют и нудят в его сердце, создавая существенное духовное напряжение, которое редко анализируется с рациональных позиций, зато повергает его в эмоциональную депрессию с естественным желанием любой ценой из нее вырваться. И как заключенный в тысячный раз обдумывает свой фактически неосуществимый подкоп, так душевно неблагополучный человек любит витать в облаках, мысленно наслаждаясь всем тем, чего он лишен на земле.

Все любовные фантазии имеют две составляющих: (1) воображаемого принца и (2) достижение с его помощью упоительного счастья. Поскольку принц - воображаемый, то (а) никакой любви в нормальном понимании этого слова к нему быть не может; (б) он создается по образу и подобию придумавшего его человека и (в) является концентрированным выражением (фокусом) всех его неудовлетворенных потребностей. В результате волшебный принц девичьей мечты на поверку оказывается строго функциональной фигурой, оснащенной таким количеством примочек, сколько у придумавшего его человека существует болячек. Когда у человека принимается ныть одна из них, он вспоминает своего принца (принцессу), который услужливо выскакивает из сказочного ларца и тащит примочку, а потом прячется до следующего раза.

Все это было бы не страшно, кабы ограничивалось одними фантазиями. На деле, однако, выходит, что к неудовлетворенным реальным потребностям человека добавляется еще одна новая потребность в реальном принце как в некоем добром покровителе и опекуне, единственной задачей жизни которого оказывается универсальное обслуживание всех потребностей опекаемого. Если же реальный принц в состоянии обеспечить такой сервис, то надобность в самостоятельном решении своих проблем автоматически отпадает; и тогда все силы души нашего доброго мечтателя концентрируются на поиске принца как универсальной панацеи от всех житейских напастей. Он уже не станет биться над тем или иным частным затруднением, ибо дядя придет и дядя починит, и потому следует только отыскать этого дядю. А так как на горизонте подходящих людей до поры не просматривается, то душа и ждет… кого-нибудь.

Отсюда становится ясно, что любовь к абстрактному принцу есть действительно любовь, но только это любовь к себе, возведенная в некоторый дикий абсолют. Мечтатель, как и всякий человек, имеет известный набор желаний и потребностей, но, вместо того, чтобы по мере сил достигать их самостоятельно, живет паразитом в ожидании дяди, который придет и все универсально решит.

Дядя в его представлении (о чем он, вероятно, и сам не догадывается) не есть человек, обладающий личностью, которую можно полюбить, но простое орудие удовлетворения его потребностей; и в этом случае чем меньше останется в дяде собственной личности, тем легче ему будет удовлетворять чужие прихоти. В идеале такой дядя становится джинном из восточной сказки: джинны, как известно, могут все, парадоксально оставаясь при том абсолютными рабами в руках какого-нибудь мальчишки, случайно завладевшего их кувшином.

И хотя девушка мечтает о волшебном принце, но на самом деле подразумевает волшебную палочку, которая (а) может все, (б) абсолютно послушна хозяйке и (в) не имеет собственной личности, которая подменена личностью придумавшей ее девушки. Здесь-то и кроется корень проблемы: волшебный принц не есть самостоятельный человек, с которым возможна свободная взаимная любовь, но простой робот, рабски выполняющий девичьи прихоти. Сердце и ум в этой паре целиком принадлежат девушке, руки - роботу. Девушка командует, робот детально исполняет все, что ему велено. Если же все его поступки исходят не от него, но от девушки, то любить робота значит для нее любить себя. Принц есть зеркало; девушка утверждает, что любит принца, тогда как на деле любит в нем собственное отражение. Но окружающие не понимают этой механики, а видят только, что девушка тихая, приличная, ни в чем предосудительном не замечена, и потому склонны идеализировать ее романтические мечтания до степени эталона невинности и чистоты.

Чем дольше мечтает наша Татьяна, тем (1) все более концентрируются ее разнокалиберные потребности вокруг этого центрального пункта; и (2) тем с большим нетерпением и горячностью ищет она подходящую кандидатуру, способную одним махом разрешить все ее трудности. Не следует, однако, думать, что эти поиски ведутся осмысленно или что Татьяна понимает, что и как она на самом деле хочет. Все ее метания происходят на интутитивно-животном уровне, а в сознании господствует единственная мысль, что она заранее любит своего будущего мужа.

Татьяна с надеждой смотрит на всякого незнакомого мужчину, но не чувствует с ним духовного сочетания: в самом деле, она имеет достаточно развитый внутренний мир, тогда как большинство обывателей суть простые природные духи и потому слишком поверхностны для нее. И она всякий раз вздыхает и говорит себе: "Не то", и ждет дальше. Но вот среди животно-тупой мелкопоместной черни появляется Онегин, обладатель яркой и самобытной личности. Он до такой степени тяготится своим одиночеством, что даже готов тратить время на споры с восторженным мальчишкой Ленским.

Едва встретившись, Онегин и Татьяна останавливаются, делают стойку и замирают, приподняв одну лапу. Они узнали друг друга, и между ними начинают стремительно наводиться духовные мостики. Однако оба оценивают этот факт по-разному.

Конечно, если люди взаимно заинтересовались друг другом, это гарантирует некоторый уровень их духовной общности. Вопрос лишь в том, какова ее степень. В случае Настоящего Небесного Брака (как и настоящего адского) общность составляет 100%, чем и обеспечивается их вечность. В природных же браках, носящих временный характер, степень общности может колебаться от 100% и до нуля, определяя тем самым его тип, продолжительность и получаемое супругами удовольствие. Если общность значительна, образуется устойчивая, иногда пожизненная семья, распадающаяся лишь в посмертии, и то не сразу. Малое сходство партнеров не позволяет им сохранять семью, разрываемую принципиальными противоречиями; в этих случаях обыкновенно возникают побочные связи - ущербные браки узкоспециального значения, формирующиеся вокруг той части духовного спектра партнеров, которая оказалась для них общей.

Положим теперь, что степень духовного родства Татьяны и Онегина составляла 10%; следовательно, их любовь, очищенная от всех посторонних соображений, не могла превышать 10% от идеального случая. Онегин, прошедший через множество амурных связей и до известной степени опытный, понимал, что этого совершенно недостаточно для сколько-нибудь удачного брака. Напрашивалась гусарская интрижка (т.е. побочная связь), но катастрофическая неопытность Татьяны в любовных вопросах вкупе с патриархальной нравственностью провинциального дворянства сулили Онегину гораздо больше хлопот, чем радости. В результате, трезво оценив положение, он счел за лучшее с нею вовсе не связываться, и поступил правильно.

Татьяна была для Онегина обыкновенной девушкой, с которой стоило или не стоило связываться; Онегин же в глазах Татьяны был принцем, позволявшим одномоментно решить все ее мыслимые проблемы: вырваться из-под родительской опеки, стать хозяйкой в собственном доме, утолить сексуальный голод, завести детей, выехать в большой свет, хвастаться перед незамужними подругами и т.п. до бесконечности. Все эти разноплановые желания, как в фокусе, сошлись на фигуре несчастного Онегина, и Татьяна рванулась к нему со всей страстью смертельно изголодавшегося человека, увидевшего наконец большую краюху хлеба. Онегин был для нее не личностью, но олицетворенным решением ее проблем.

Я сталкивался с подобной ситуацией и знаю, что такая страстная горячность, возникшая будто из ничего, хотя и льстит самолюбию глупого человека, но разумного настораживает. Ибо девушка, потеряв голову, не умеет скрыть своих истинных желаний, и они явственно пробиваются в форме решительного требования к партнеру немедленно взять на себя те или иные серьезные обязательства. Та же Татьяна не удовлетворилась постепенным развитием отношений, но захотела всего и сразу (приспичило) и в письме своем фактически потребовала от Онегина немедленного обязательства жениться.

Казалось бы, если она действительно его любит, а он колеблется, то опасение разрыва должно преобладать над естественным, впрочем, желанием ускорить дело. Всякий не лишенный рассудка человек понимает, что на скользких поворотах не место резким движениям, что безумно ставить все свое счастье на случайную карту. Любящий человек, сколь бы неопытен ни был, интуитивно чувствует это и согласен ждать, лишь бы не похоронить надежду одним неловким поступком. Но дело-то в том, что Татьяна не любит. Онегин ей нужен единственно в качестве дяди-опекуна, что по тем временам было возможно только в брачных отношениях; иными словами, ей нужна не личность Онегина, а состояние брака с ним, притом возможно скорее (приспичило).

Заявка подана. Заявка отвергнута. Волшебный принц убрался обратно к себе в коробочку, а на щеке отвергнутой Татьяны засверкала жирная оплеуха. Она не забудет своего унижения и еще вернет ее, когда их роли поменяются.

А между прочим, почему в конце романа поменялись их роли? Их духовная общность, составлявшая, как мы заранее допустили, 10%, осталась, поскольку сохранились их личности. Возможно, этот процент даже несколько вырос за счет того, что Татьяна, выйдя замуж и переехав в столицу, стала уже не такой простушкой. Следовательно, при новой встрече эта взаимная тяга должна была вновь повлечь их друг к другу. Прежде Онегин остерегался любовной неопытности Татьяны и гнева ее родителей; теперь она повзрослела, обрела самостоятельность и опыт, став, таким образом, одной из множества молодых замужних женщин, с коими так удобно заводить интрижки.

Мы не знаем и не можем судить о поведении Татьяны в замужестве; ясно лишь, что духовная глубина (неважно, злая или добрая) не могла соблазнить ее на чисто животную связь с каким-нибудь свиноподобным корнетом. Если же она не любила своего мужа-калеку (а она его не любила), то этот насильственный, чисто внешний брак не затрагивал ее сердце, которое поэтому оставалось свободным, со своим принцем внутри. И наивно думать, что в звездный час некие приличия удержали бы Татьяну от решительных действий, как не удержали они ее двойника, Анну Каренину.

Но Онегин был уже сыгранной картой: часть Татьяниных потребностей оказалась удовлетворенной и без него (собственный дом, гнездо, положение в свете), остальное вряд ли можно было получить от неприкаянного великосветского бездельника, который не только в материальном смысле, но даже и как личность, значительно уступал ее мужу. Онегин в ее глазах перестал быть принцем, и уже поэтому не мог рассчитывать на благосклонность. А когда Татьяна припомнила свою оплеуху (самолюбивые люди навсегда запоминают даже мельчайшие обиды), то щедро и размашисто вернула ее назад. Если же она подтвердила, что по-прежнему любит его, так это сущая правда: тех 10% никто у нее не отнимал.

Подведем итог. Когда один из партнеров склонен видеть в другом панацею от всех своих жизненных трудностей и безрассудно стремится перевалить на него решение всех своих проблем, объективно превращая его в раба, тот пугается и благоразумно дает деру. Тогда покинутый партнер плачет от бессилия, ущемленного самолюбия и несбывшихся надежд сыскать дядю, и у него бывает неразделенная любовь.