Секретарша Света

Автор: Михаил Глебов, декабрь 2006

[...] Bскоре для фирмы явилась необходимость в секретарше, которая умела бы печатать на машинке грозные приказы и также пересылать факсы. Директор, кривясь от жадности, прикупил на толкучке черный роскошный факс японского производства; его водрузили на отдельный стол, рядом с электрической пишущей машинкой. С выбором секретарши директор вообще сел в лужу: он по объявлению принял юную девушку Свету, незадолго до того окончившую десятый класс. Эта красавица с честным личиком и дородной фигурой была неразвита, абсолютно ничего не умела и, сверх того, обладала столь слабым зрением, что не спасали даже сильнейшие очки. Она не умела посылать факсы, и тут оба менеджера, сверяясь по японской инструкции, кое-как методом проб и ошибок ее научили. На машинке она печатала одним пальцем и подолгу, прищурившись сквозь очки, искала каждую букву. С другой стороны, она обладала спокойным, сдержанным нравом и уж точно не стала бы дерзить своему господину, а чего же вам больше? Сзади и с боков Свету щедро обставили шкафами, где в ожидании важных бумаг пылилась куча порожних скоросшивателей.

[...] Между тем взаимоотношения со Светой повернулись неожиданной стороной. Я уже говорил, что она постоянно читала книги, но никогда их не показывала, а я, не желая ей досаждать, воздерживался от любопытства. Наконец пришел день, когда в обеденный перерыв мы остались пить чай одни; и тут вопрос был все-таки задан. Света заколебалась, но потом решительно протянула мне книжку. Это были… жития святых! Для меня сразу объяснились и ее покладистость, и нелюбовь к конфликтам, и скромность одежды, и своеобразный "монашеский" стиль поведения. А поскольку данный период был временем моего наибольшего сближения с Православием, я обрадовался и, со своей стороны, поведал об интересе к той же теме. Света была в восторге: как видно, она устала от одиночества в атеистической среде. Тут ее прорвало, и она пустилась рассказывать о ежедневных посещениях храма, о регулярных молитвах по книжечке, о наличии духовника. Эта чрезмерная "церковность" произвела на меня отталкивающее впечатление; но поскольку я вовсе не собирался знакомиться с нею близко, то лишь пожал плечами.

Но мне захотелось сделать ей подарок. Во время одного из визитов в банк я отыскал в соседнем книжном магазине прилавок с церковной литературой и там - громадный набор сочинений Иоанна Златоуста, проповеди которого мне нравились и, сверх того, казались вполне доступными для ее понимания. И я пригласил ее туда на прогулку и показал эти сокровища. Света набросилась на них, словно коршун на мышь и, не жалея денег, скупила их все, так что мы вдвоем насилу дотащили сумки к месту работы.

Так Господь очень своевременно познакомил меня с типичным "человеком церкви", или церковным завсегдатаем, - короче, фарисеем, которые, по определению Сведенборга, имеют веру без милосердия. Мне как бы сказали: "Сейчас ты робко подумываешь, чтобы войти в их братство; рассмотри же внимательнее этого вполне типичного человека из их среды и рассуди, годятся ли тебе подобные люди".

Первый характерный случай не заставил себя ждать. Подошел конец февраля, и настало время платить налоги; а поскольку все они отправлялись по разным адресам, Свете предстояло отпечатать больше десятка платежек. Эта работа вполне официально входила в узкий круг ее обязанностей. День между тем склонялся к вечеру, и откладывать было некуда. Света, глядя в мой черновик и закусив губу, тыкала одним пальцем и сажала ошибки; я кривился и требовал переделать. Было понятно, что пока мы не закончим работу, домой уходить нельзя. И тут Света вдруг нагло заявила, что у нее скоро вечерняя служба, пропускать которую грех. И она быстро собрала вещи и ушла прочь, а я, покрутив головой, остался доделывать чужую работу один. Я не понимал, как этот человек, много рассуждающий о морали, без колебания бросил товарища в беде - тем более, что речь шла не о добровольной помощи, а об исполнении собственных обязанностей. И дело тут не в измышленной причине (она ведь и так бродила по церквам каждый день), а в банальной нехватке совести. Но если все посты, обряды, молитвы и книги не научили Свету элементарной житейской порядочности, - я, с одной стороны, усомнился в их спасительной силе, а с другой, еще более укрепился в своем негативном отношении к "церковникам".

Вообще о Свете рассказывать практически нечего, ее биография осталась для меня неизвестной (впрочем, я и не собирался докапываться). Родившись в заводской семье, она не отличалась ни умом, ни образованностью. Закончив школу, она, если не ошибаюсь, некоторое время работала воспитательницей или нянечкой в детском саду, но поскольку там платили гроши, черт надоумил ее окончить секретарские курсы. По правде, этот шаг оказался еще гораздо глупее (и опаснее), чем мое поступление в "школу бизнеса"; и если ее родители не вмешались и не отговорили, это выдает либо их полное безразличие к судьбе дочери, либо столь же полное непонимание жизни. Ведь недаром в анекдотах секретарша издавна служит синонимом шлюхи, а в постсоветской криминальной России это уже фактически стало непреложным законом. Света же, с ее фанатичной церковностью, заведомо отказалась бы спариваться с первым попавшимся начальником, и тогда ее мгновенно прогнали бы вон. С другой стороны, она была слишком неразвита для хорошего исполнения основной работы: не имела такта и обходительности, затруднялась сочинить любую ничтожную справку и совсем не владела машинописью (не говоря о компьютере), а стремительно падавшее зрение делало ее "профнепригодной" уже по медицинским показаниям. Но Бог милостив к людям, совершающим ошибки по чистому неразумию. В результате нашей героине невероятно повезло: с первой же попытки она устроилась в нашу фирму, где к ней никто не приставал и ничего от нее не требовал, даже работы.

Мне довелось мельком увидеть родителей Светы. Это были сорокалетние работяги, трезвые и приличные в быту, но совершенно бездуховные, что лишь подчеркивалось их карикатурно плотными, кряжистыми фигурами. При невысоком росте они были "поперек себе шире", но не от болезней обмена веществ или чрезмерного питания, а просто по своей конституции. Мне сразу вспомнились полотна Дейнеки 1920-х годов, где подобные кряжистые бабы - вестники из пролетарского будущего - ворочали груженые вагонетки. Говорить с ними было не о чем, на меня они взирали, как на иностранца, все чудачества которого наперед оправданы и объяснены иноземным происхождением.

Нетрудно догадаться, что Света телесно уродилась в папу и маму, однако с преимуществом: она была стройнее и выше; чрезмерная массивность фигуры обратилась в благородную статность, а открытое, чистое лицо, румяные щеки, пепельные волосы и крупные серые глаза вплотную подвели ее к статусу былинной русской красавицы. Однако церковный менталитет мешал ей зримо проявлять свои достоинства на людях. Света всегда ходила в длинных платьях, невзрачных кофтах, закалывала волосы на затылке в пучок, и неудачно подобранные очки довершали облик "анти-секси", столь характерный для девушек из православных семей. В заслугу Свете следует лишь поставить отсутствие косынки на голове. Я до сих пор не ведаю, чем руководствовался директор, когда ее взял.

Известно, что большинство подобных девушек родятся в семьях с выраженным церковным укладом и не имеют собственной развитой личности. Их религиозность, по сути, имеет тот же наследственный характер, что цвет волос или разрез глаз. С младенчества обнаружив себя на церковных рельсах, они по умолчанию считают их единственно возможными и, не задумываясь, следуют по жизни родительским курсом. Я вовсе не хочу сказать, что это плохо; вполне вероятно, что данный путь к спасению для очень многих является единственным. Но я, будучи человеком совершенно иного склада, никогда не испытывал к ним ни симпатии, ни интереса. Ибо каждый ищет себе ровню: развитый интеллект нуждается в общении с другим интеллектом, а когда человек способен лишь повторять сентенции из проповедей без малейшего их осмысления, я с готовностью поддакиваю, но ищу, как бы отойти в сторону.

Казалось бы, Света по своим личным характеристикам должна была принадлежать к этой когорте; однако я смутным чутьем догадывался, что это не так. Родители относились к набожности дочери без прямого осуждения, но не поощряли крайностей, и сами они выглядели вполне светскими людьми. Стало быть, религиозность Светы носила не наследственный, а приобретенный характер, что для неразвитых девиц вроде нее следует считать редким исключением. Если же такое и случается, причина, как правило, лежит в глубокой личной трагедии (например, в смерти горячо любимого жениха), из-за которой прежде "прощались с мiром" и уходили в монастырь. И мне почудилось, будто Света успела перенести подобную драму, о которой, однако, она ничего не рассказывала. Хотя и тут догадаться не составляет большого труда.

Девушки, как известно, созревают довольно быстро, и чем они телесно здоровее и крепче, тем сексуальный аппетит приходит раньше, а где есть спрос, непременно найдется и предложение. И поскольку отечественное законодательство настрого воспрещает ранние браки, девушка, одержимая похотью, с удобством находит ближайшего подонка, и чем ее характер сильнее, тем и влюбленность окажется крепче. Но так как ее избранник, сделав свое дело, обычно исчезает, девушка испытывает психологический шок, который нередко накладывает тень на долгие годы ее жизни. И если девушка не имеет морального стержня - внутренней опоры, позволяющей стойко переносить внешние бедствия, то она считает свою жизнь конченной и может решиться на самоубийство - либо, как его облегченный вариант, на "уход из мiра", который достигается путем безоглядного рывка в церковь.

Следует, однако, понимать, что подобный аффект (нервный срыв) не имеет с истинной религиозностью ничего общего. Если же обстановка вокруг нее остается неблагоприятной, а в церкви она встречает хотя бы минимальное сочувствие, то прилипает туда, словно замерзший человек к печке. При этом она, что бы ни говорила и ни думала, по факту ищет не Царствия Божия, а текущего морального комфорта.

И я, внимательно приглядываясь к Свете, все явственнее обнаруживал ее двухслойность, будто бы под мешковатой одеждой угадывал истинные контуры ее тела. Снаружи было скромное поведение, однако не естественное, а сознательно поддерживаемое, порой через силу. Света безропотно соглашалась исполнять директорские (и мои) указания по работе, но в этом не чувствовалось подлинного смирения, которое по природе своей отдает мягкостью, а лишь стоическое самопринуждение, ибо в Евангелии сказано, что "смиренные унаследуют землю". Если же Света, сверившись с проповедями, находила отказ дозволительным, то отказывала нагло и безапелляционно, как это мы только что видели в случае с налоговыми платежками. Равным образом в ней не чувствовалось нисколько трудолюбия: она исполняла лишь прямые конкретные указания, не проявляя ни капли собственной инициативы. Напрочь не владея профессией секретарши, она не пыталась хоть чему-то самостоятельно научиться, полагая свою криворукость совершенно нормальной. В дружеском разговоре ее голос нередко вспыхивал высокомерием и презрением, какое вполне естественно для "чистого праведника" в кругу жалких "погибающих" недоумков. Как-то я не удержался и съязвил, что вот мы умрем и робко поднимемся к вратам рая, а там у самой двери - глядь! - сидит наша Света с машинкой и факсом. Но наша героиня, обладавшая железной выдержкой, не поддавалась на такие провокации. Она лишь благочестиво опускала глаза, дабы никто не заметил сверкавшей в них злобы. И даже ее смиренные одежды, распираемые изнутри горячей плотью, сидели на ней как-то неубедительно. Иной раз при взгляде на игривого заместителя директора или случайно зашедшего охранника она призывно выпрямлялась, выпячивая крепкую грудь. И тут мне казалось, будто она одела не свое, как часто бывает в комедиях, и сейчас скинет всю эту дрянь и явится, словно актриса варьете.

Короче, тотальная и всеобъемлющая религиозность Светы при внимательном взгляде оказалась чем-то вроде шубы, надежно скрывавшей от чужих и ее собственных глаз совсем иную реальность. Последнее обстоятельство означало, что эта девушка, нисколько не владевшая самоанализом, искренне почитала себя святой на основании благочестивых внешних поступков и особенно тех усилий, которые она сознательно для того прикладывала. Долгие годы пребывания "в ограде церкви" научили ее жестко и непрерывано контролировать собственное поведение (чего всю жизнь безуспешно добивался я), что, несомненно, свидетельствует о выдающихся волевых качествах. Но этот контроль оставался чисто наружным и, сверх того, механическим, без малейшего разумения целей и причин.

Света не считала нужным вникать в собственные желания, мысли и психологические реакции, по умолчанию оставляя всю скрытую грязь на месте, но только следила, чтобы перед чужими глазами неукоснительно соблюдать "христианские нормы". И сами церковные поучения являлись для нее мертвыми, непонятными аксиомами, которые следовало выполнять из чистого послушания Богу, чтобы не наказал. Напротив, малейшая попытка творческого, рассудительного подхода к религиозным предметам равнялась в ее глазах отступничеству или впадению в ересь. Ибо в глазах Светы (и ей подобных) Господь требует от людей мелочного исполнения формально-обрядовой стороны веры и жестоко взыскивает за упущения; что же касается житейской прозы, здесь недопустимы лишь уголовные крайности (не убий, не укради, не изнасилуй), и коли они от того воздерживаются, все прочее не должно помешать их спасению. А отсюда прямо следует их невнимание к собственной душе, отсутствие внутренней узды (совести) и потому необходимость внешней узды, которая сдерживала бы рвущееся из них зло грубым житейским страхом.

Вообще их отношение к спасению разительно отличается от менталитета истинно добрых людей. Эти последние прежде всего исследуют собственную душу и пресекают зло в зародыше; внешнее их поведение остается мiрским, если не считать явного стремления к бесконфликтности; страсть к исполнению обрядов отсутствует, а мысль о спасении, при всей ее значимости, неярко просвечивает на горизонте. Ибо они, если даже не знают умом, то инстинктивно чувствуют, что сами собой не могут непосредственно достичь спасения, что это - дело Божье, и что от них требуется лишь подавлять зло, прочее же совершит Господь.

Фарисеи, напротив, стремятся к вечному блаженству как к самоцели, совершенно игнорируя текущую работу над собственными душами. Они подобны путешественнику, который захотел бы сразу оказаться в конечном пункте маршрута, не утруждая себя преодолением всех промежуточных километров. Они понимают дело таким, мягко выражаясь, идиотским и притом нечестивым образом, будто Господь, словно земной царь-самодур, напридумывал всяких искусственных сложностей, отравляющих человеческую жизнь (этого не делай, того не смей), которые необходимо "претерпеть до конца"; и кто действительно так поступит, тот делом докажет свою лояльность и рабскую послушность, и благодаря этой заслуге будет принят в рай; и чем горшие напасти он претерпит, тем солиднее окажется заслуга и почетнее место в раю. Именно отсюда рождаются бессмысленные и жестокие монашеские обеты и "подвиги", искусственное самоуничижение, огульное "бегство от мiрских соблазнов" и т.п. Все эти люди взваливают на свои плечи бремена чудовищной тяжести в чаянии адекватной заслуги и соответственного ей блаженства. Следовательно, они видят только себя и свое будущее счастье, безотносительно к жизни и судьбе окружающих людей, которые им безразличны. Следовательно, ими всецело правит адская любовь к себе, и их стальная воля в соблюдении церковных правил так неколебима именно потому, что является прямым орудием этой любви. Не с той же ли силой обычные грешники рвутся по трупам к богатству и власти? [...]